Бодо Узе - Лейтенант Бертрам

При свете луны он раскинул руки и низко поклонился им всем. Все зааплодировали, даже Хааке. Он, правда, еще проворчал, что итальянцы, эти макаронники, языком трепать горазды, но все же потом выразил свое согласие:

— Я всегда говорю: надо идти в наступление!

Вода в маленьком фонтане, мерцая, била вверх и с тихим плеском падала в чащу. Под широкими кронами лип дремал таксомотор. С башни ратуши на них глупо глазел освещенный циферблат. Они пересекли площадь.

— Сто пятьдесят пилотов, — подняв тросточку, заговорил Штернекер. — И Англия повержена. Ее прекрасные корабли идут на железный лом. Эти парни сделают из мировой империи отбивную котлету. Сто пятьдесят траекторий…

Он ударил тростью по витрине книжной лавки, возле которой они остановились. Стекло лопнуло, осколки зазвенели на мостовой.

— Весь коварный Альбион! — заорал Штернекер и еще раз саданул в стекло. Когда он замахнулся снова, Бертрам схватил его за руку, но Штернекер тут же вырвался. На лице его было написано явное отвращение, когда он крикнул:

— Не прикасайся ко мне, не прикасайся ко мне! Ты, ты, убийца!

— Да он спятил! — пробормотал Хааке, а маленький Вильбрандт поспешил встать между Бертрамом и графом, которые мерили друг друга взглядами, полными ненависти.

— А что вы хотите, ведь это же правда! — орал Штернекер. — Я все знаю, он прикончил рыбака. Он и Цурлиндена…

Бертрам хотел ответить, но был слишком взбешен. Гневный вопль вырвался из его груди, какой-то дикий, утробный крик, который напугал его и в то же время принес облегчение.

С этим криком в нем словно лопнула какая-то сковывавшая его цепь. Ему показалось, что все одежды упали с него, а он, голый, стоит и кричит во всю глотку. Но еще никогда за всю его жизнь он не испытывал этого чувства — что он человек, мужчина. Ярость переполнила его ощущением собственной чудовищной силы, в этот момент ему казалось, что он может все, что для него нет ничего невозможного. Не было больше ни стеснения, ни ответственности, только перед собственным «я». Это «я» всегда помалкивало, было зажато и сковано — инструмент для выслушивания приказов и исполнения поручений. Но сейчас Бертраму было не до раздумий, не до прикидок. Его «я» было свободно. Он тяжело дышал, грудь не могла вместить потока великих чувств, хлынувшего из его сердца и заставлявшего его действовать. Он хотел тут же кинуться на Штернекера, чье бледное лицо маячило перед ним в лунном свете. Но Хааке и Вильбрандт схватили его.

— Нет, старик, так не пойдет! — заявил Хааке и вцепился в плечо Бертрама. — Так не пойдет. Не можете же вы тут драку устроить. Договоритесь завтра обо всем, как положено.

Бертрам как бык упрямо замотал головой и попытался высвободиться. И лишь когда Хааке пообещал, что сам будет секундантом Бертрама, тот согласился на переговоры. Но тут из караульни при ратуше появились двое полицейских и бегом бросились к ним через площадь. Продолжать ссору было уже невозможно. Да, у господ лейтенантов были причины почувствовать себя в смешном положении, когда полицейский с моржовыми усами озабоченно обратился к Хааке:

— Что вы опять натворили, господа? Будите весь город и вдобавок еще стекло разбили!

Но Хааке быстро отвел его в сторонку и объяснил:

— Выпили немножко, хотели помянуть погибшего товарища. А за потраву я заплачу! — Он сунул полицейскому в руку десять марок и отослал его.

Между тем Вильбрандт с помощью Завильского уволок графа. Они уехали в единственном такси.

— В создавшихся условиях, достаточно тяжелых, речь может идти только о пистолетах, — все еще с трудом переводя дух, говорил Бертрам, когда вместе с Хааке шел домой.

— Разумеется, — важно отвечал Хааке и подавил зевок, — разумеется, вы должны потребовать полного удовлетворения. — И присовокупил уже несколько миролюбивее: — А все-таки Штернекер был пьян в лоск!

— Нет, нет! — стоял на своем Бертрам. — Это можно смыть только кровью!

Хааке слишком устал, чтобы подыскать еще один довод, и просто заверил Бертрама:

— Можете на меня рассчитывать!

Он говорит как биржевой маклер, подумал Бертрам, но все-таки был доволен, что Хааке на его стороне.

Когда они расстались, пламя возмущения пылало в нем уже не так ярко. Мало-помалу оно гасло от довольно будничной злобы. Этот Штернекер — закоснелый старый аристократ, думал он. Поэтому я ему и не подхожу. Он оскорбил меня только из зависти. Он меня не выносит за то, что я сильнее его.

Эта лесть, которой он сам потчевал себя, пошла ему на пользу. Раздеваясь, он подумал, что право первого выстрела за ним. И само собой разумеется, он не может, просто не может промахнуться. Разве не доказал он нынче утром, какой он меткий стрелок? Он сжал губы и закрыл левый глаз, правым держа на прицеле противника. Он был абсолютно уверен, что сумеет сохранить спокойствие.

С тяжелой головой он улегся в постель. Мысли его были заняты тем, что будет дальше — арест, может быть, год заключения, затем еще через несколько месяцев — акт о помиловании. А вскоре он уже забылся тревожным сном.

Очень рано, до службы, к Бертраму явился краснорожий Хааке. Голос его звучал хрипло, когда он объявил, что должен обсудить с Бертрамом кое-что очень важное. Завильский по поручению графа сообщил, что тот хочет объясниться.

Бертрам ждал, не добавит ли Хааке что-нибудь еще, но Хааке молчал. Только покусывал усы да равнодушно листал книгу, взятую со стола.

— Нет, — твердо произнес Бертрам, — я, конечно, не могу принять его объяснений. После такого оскорбления!

— Конечно, конечно! — чуть ли не с радостью подхватил Хааке. — Я сразу так и сказал Завильскому. То есть я, конечно, ничего ему не сказал, только ответил, что все будет зависеть от вашего решения. Но я в некотором роде это предвидел.

Бертрам застегнул портупею и пристально посмотрел на Хааке. Тот опять листал книгу. Лицо его ничего не выражало. Темные напомаженные волосы казались париком. Бертраму хотелось бы знать, о чем думает Хааке, но лицо его ничего не выражало, похоже было, что за этим низким лбом нет просто ни одной мысли. И Бертрам только спросил:

— Это все?

— Штернекер, конечно, в чертовски трудном положении, — начал Хааке и оторвал наконец от книги взгляд своих карих глаз. — Завильский приперся ко мне ни свет ни заря. Мы долго обсуждали всю эту идиотскую историю. Я изложил ему ваши требования. Но в конце-то концов Штернекер был просто пьян в стельку.

— Но объяснение? — возмутился Бертрам.

Хааке поспешил поддакнуть.

— Конечно, конечно! Хотя, что касается текста… Он ведь тоже много значит. И потом объяснение было предложено до того, как я выдвинул ваши требования. А это тоже немаловажно.

Бертрам сообразил, куда клонит Хааке. И возненавидел себя за то, что у него отлегло от сердца. Он топнул ногой.