Бодо Узе - Лейтенант Бертрам

Но в сфере собственной деятельности Йост уже вполне приспособился к этим методам и действовал именно так, как действовали повсюду в рейхе, то есть не давая себе времени на раздумья, не позволяя себе ни отдохнуть, ни перевести дух.

Чем ближе к весне, тем усерднее велись работы на Вюсте.

Это строительство было гордостью Йоста, и на острове он отключался от домашних забот. Он регулярно бывал здесь и даже позволял себе побродить по острову, дивясь, как маленькая бухта становилась гаванью для подводных лодок, осматривал рыбацкие домики, в которых будет размещена часть офицеров и рядовые, и на импровизированном подъемнике спускался в глубь меловой скалы, которую окрестил «бобровой крепостью».

Во время одного из таких осмотров в штольне, ведущей к первому ангару, он наткнулся на Хайна Зоммерванда. Йост подал ему руку и перебросился с рыжим Хайном несколькими словами. Хайн Зоммерванд скромно поздравил Йоста с повышением. Йост выслушал его, высоко вздернув левую бровь. Он смотрел в лицо Хайна, которое при свете прожектора казалось белым и производило какое-то зловещее впечатление. Йост поспешил проститься с ним, но ощущение тревоги не проходило, пока он наконец не выбрался из шахты на свет божий.

Хайн Зоммерванд вот уже около месяца жил на острове и каждое утро просыпался в бараке с одним и тем же чувством, охватившим его в момент, когда он впервые ступил на землю острова. Его страшно угнетало сознание, что он должен пройти по берегу, где Фридрих Христенсен ждал его до самой своей смерти. А ведь остров, когда Хайн ступил на него, не имел уже ничего общего с тем, каким был раньше. Он был полон деловитым шумом стройки, стуком молотков и трамбовок, громкими криками строителей. Но Хайн Зоммерванд за всем этим слышал зловещую тишину, мертвое молчание старого рыбака, умершего так горько и одиноко. И это обязывало Хайна. Жертва рыбака не должна оказаться бессмысленной, а Хайн знал, что обязан искупить свою вину перед Фридрихом Христенсеном, то есть делая свое дело, придать смысл гибели старика.

Работа здесь была трудной, а поскольку начальство старалось занять как можно меньше рабочих, часто приходилось работать сверхурочно, отчего по вечерам люди замертво валились на соломенные матрацы в бараках, чтобы на следующее утро ни свет ни заря опять быть на ногах. Из барака они плелись в столовую, а оттуда еще несколько шагов до клети подъемника и вниз, на десять часов в глубину шахты. В свете прожекторов мел светился матовой белизной. Его взрывали, долбили кайлом, отбойными молотками, чтобы в скале под мирной землей острова выдолбить небольшое пространство — и открыть доступ военным. Там внизу, кроме работы, было еще и множество всяких секретов. Рядом с инженерами и мастерами постоянно толклись и специальные наблюдатели, ибо страх перед шпионами был велик. Этим страхом был обусловлен целый ряд инструкций и предписаний, превращавших жизнь на острове в своего рода тюремное заключение. Рабочим запрещалось разгуливать по острову. Бараки стояли рядом с башнями подъемников, вся территория была обнесена колючей проволокой и охранялась часовыми. Огорожены были даже некоторые участки подземной строительной площадки, и допускались туда считанные люди. Страх перед провокаторами и доносчиками, только подогреваемый всеми этими мерами борьбы со шпионажем, заставлял рабочих и друг к другу относиться с подозрением и держать язык за зубами. Отработав определенное время, люди получали значительную прибавку жалованья, полагавшуюся за эту работу.

Правда, многое они тут же спускали в столовой, расположенной рядом с бараками. Ее держал лавочник, тот, что так выгодно продал и остров и островитян, тем самым заслужив себе право вернуться сюда. Ландрат настойчиво рекомендовал его на этот ответственный пост. Хюбнер хорошо знал что почем. Еда, которую он подавал, стоила дорого, но была плохой, скудной и к тому же всегда переперченной, так что возбуждала сильную жажду. Но бутылка пива у него стоила вдвое дороже, чем на материке. Если рабочие жаловались на него, Хюбнер начинал причитать так горестно, что волей-неволей они верили, будто он терпит страшные убытки. Но обычно Хюбнер держался очень дружелюбно, всегда был готов поболтать с посетителем. Сплошь и рядом бывало, что он даже угощал водкой или стаканом грога, если хотел удержать подольше у стойки занятного собеседника. Он отпускал в кредит, ничем ни рискуя, поскольку заключил договор с руководством стройки, и у рабочих удерживали из жалованья то, что они ему задолжали. Он всегда был готов всем помочь и, отправляясь на материк за провизией, охотно брал у кого-нибудь из рабочих записочку к жене, так как все письма должны были проходить через цензуру. Впрочем, за исключением инженеров, он был на острове единственным гражданским лицом, общавшимся с военными. Его столовая стояла на границе территории, обнесенной колючей проволокой, и одним крылом вдавалась в лагерь, где жила охрана авиаполка. Таким образом он с утра до вечера пожимал руки, внимательно слушал, много говорил, и его скабрезные анекдоты полюбились как по ту, так и по эту сторону проволоки, он мог рассказывать их часами, если поблизости не было его жены.

Когда она вернулась на Вюст, лицо у нее было злющим, поскольку она-то как раз рада-радешенька была расстаться с островом. К тому же здесь оказалось невпроворот работы. Но уже через неделю она заметила внимание и вожделение в глазах мужчин. И хотя она рано состарилась, она была еще крепкой в теле; а других женщин на острове не было. Скоро мужчины приметили, как быстро исчезает кислая мина с ее лица, стоит кому-нибудь вольно пошутить с ней или даже облапить, и она уже не знала отбоя от ухажеров. Обычно востроухий и востроглазый, лавочник, казалось, оглох и ослеп.

Хайн Зоммерванд держался подальше от оживленных компаний в столовой Хюбнера. Еще в самом начале он как-то разговорился с Хюбнером и узнал его по описаниям Фридриха Христенсена. И если мог, не рискуя, предостеречь кого-то от Хюбнера, всегда делал это. Хайн особенно досадовал на то, что на солдатской стороне столовой было куда веселее, чем на рабочей. Прежде всего в глаза бросался один ефрейтор, высокий, благодушный с виду парень, который совсем запутался в сетях хозяйки. Как-то по дороге в уборную, которая так же выходила на обе стороны, как и столовая, Хайн увидел его по ту сторону проволоки. Хайн громко обругал гнусную жратву, от которой то и дело несет. Солдат рассмеялся, и Хайн взглянул на него.

— Хорошо тебе смеяться, — сказал он со злостью. — Ты немало мяса получаешь за то, что у тебя иногда стоит.

Солдат хлопнул себя по ноге и еще пуще расхохотался.

— Кто имеет, тот и получает, — сказал он, отсмеявшись, — это старая история.