Бодо Узе - Лейтенант Бертрам

— Да, черт побери, — ответил Хайн, — только смотри, когда лакомиться будешь, язык все-таки постарайся держать за зубами, а то это может плохо кончиться.

— Что вы такое говорите? — переспросил ефрейтор, подходя вплотную к колючей проволоке.

Хайн пристально смотрел на него. Из-за оттопыренных ушей лицо его казалось очень широким. Он похож на слона, подумал Хайн и перевел взгляд на невысокие сапоги ефрейтора. При этом он раздумывал, можно ли сказать парню о том, что творится в столовой.

— Болтать поменьше надо, — сказал он наконец и сделал вид, что для него разговор окончен, — он повернулся, расстегнул куртку и еще на ходу отстегнул подтяжки. Солдат в задумчивости дергал туго натянутую проволоку. Она издавала слабое, глухое жужжание.

Они стали иногда встречаться словно бы случайно, обменивались несколькими словами и в конце концов прониклись друг к другу доверием.

Хайн многое узнавал из этих разговоров. Ефрейтор, как и всякий солдат, проклинал муштру, но мало-помалу он рассказал и о событиях в третьей эскадрилье, и о том, как все возмущены ничтожностью наказания, которое понес унтер-офицер Книхтль.

— А виноват ведь во всем капитан… Видишь ли, — объяснил он, — у нас не так, как в пехоте. Мы не зеленые юнцы и не деревенские олухи, с которыми можно вытворять все, что вздумается. В большинстве своем мы из металлообрабатывающей промышленности. И мы ведь не только солдаты, мы квалифицированные рабочие. И это даже в первую очередь.

Его слова прозвучали, пожалуй, несколько высокомерно.

— А начальству надо бы не так уж гнуть свое. Мы ведь можем дать им понять, если нас что-то не устроит. — И добавил: — В конце концов мы достаточно часто рискуем головой, так что лишний раз роли не играет.

Он рассказал и об авариях во время маневров. Зять его там погиб, рассказал он. Ефрейтор Ковальский — так звали солдата — был братом невесты Зандерса. Ни пфеннига по страховке ей не заплатили. Он выругался и спросил, слыхал ли Хайн о странном несчастном случае здесь, на острове. Среди солдат об этом всякое болтают.

И тут Хайн Зоммерванд рассказал ему историю Фридриха Христенсена, насколько он ее знал, умолчав при этом о своей роли. Ему стало стыдно, и все-таки он чувствовал: хорошо, что он тут и может кому-то поведать об этой истории.

— Да что ты говоришь! — изумился ефрейтор. — Он хотел сопротивляться? Бедовый, видно, старик был!

— Да, — вздохнул Хайн. — Может, присоединись к нему остальные, так мы бы тут не торчали.

— Слушай, ты же и сам не веришь в это! — воскликнул ефрейтор.

— Ты, значит, считаешь, сопротивляться было бесполезно? — насторожился Хайн и прежде, чем уйти, светлыми насмешливыми глазами глянул на ефрейтора через колючую проволоку.

При следующей встрече Ковальский прицепился к этим словам Хайна. Теперь они уже были очень откровенны друг с другом, так как ефрейтор оказался весьма смышленым парнем. У него в части было несколько друзей, с которыми он изредка встречался и передавал им то, что узнавал от Хайна.

Эти разговоры благотворно действовали на Хайна. Пусть даже его заставили на острове, который тщетно пытался защитить старый рыбак, строить для Йоста и его людей стальную крепость, орудие войны. Но своими словами он вновь разрушал то, что строил. Он вгрызался в души глубже, чем бур в породу. Тихие, хорошо продуманные слова, с которыми он обращался к Ковальскому, передавались потом из уст в уста. У кого-то они оборачивались ощущением неблагополучия, которое чувствовалось повсюду, и благодаря насилию, принуждению, несвободе и все возрастающей нищете перерождались в недоверие и недовольство.

А больше он ничего сделать пока не мог, и это часто удручало Хайна. Он довольно смело сравнивал себя с Йостом, который носит теперь звание подполковника, и будет командовать разбойничьим притоном, что сооружается сейчас на острове, тогда как Хайн может только изредка заниматься «ловлей душ». Какая зловещая несоразмерность: другие строят здесь оплот насилия, а он, Хайн, завоевывает доверие нескольких человек, с которыми даже не имеет права познакомиться. Думая об этом, он утешал себя лишь тем, что другие еще только пожинают урожай, а он со своими людьми уже снова начинает сеять.

Йост думал о Хайне Зоммерванде куда чаще, чем тот мог предположить. Даже спустя много дней перед ним то и дело возникало беспокойное, белое в свете прожекторов лицо Хайна с рыжей шевелюрой и перекошенным ртом. Всякий раз при мысли об острове ему вспоминался этот человек, который вносил смятение в его мысли. И Йост спрашивал себя, почему никак не может отделаться от воспоминания об этом рыжем.

Так было и в тот вечер, когда к ним в гости пришли майор Шрайфогель с женой.

Майорша Шрайфогель объяснила Марианне, почему она теперь не одобряет ухаживаний капитана Бауридля за старшей дочкой почтового инспектора Зибенрота.

— Я и сама отчасти в этом повинна, — призналась она, почесывая указательным пальцем свой большой нос. — Но после всего, что я видела и слышала, я смотрю на это совершенно иначе.

Марианна сидела неподвижно, глядя прямо перед собой. Она теперь часто «теряла лицо», как она сама это называла. В такие минуты она сидела, уставившись в одну точку, но ничего не видя. Ей казалось, что взгляд ее обращен вовнутрь.

Майорша продолжала чесать языком, не обращая внимания на Марианну. От своей кухарки она узнала об Альмут ужасные вещи.

Она сложила губы дудочкой, потом продолжала:

— Вы только подумайте, однажды она вернулась домой только в восемь утра и вся заплаканная. Горничная Зибенротов говорит, о, мне даже боязно повторять, но она уверяет, что у Альмут какая-то любовная связь.

Марианна кивнула. Ее верхняя губа вздернулась, и она стала похожа на кролика.

— Надо, пока не поздно, остеречь Бауридля от этой девицы, — решительно воскликнула майорша. — Ведь если он уже попался в ее сети, ему не выбраться. А ничего нет хуже несчастного брака.

Марианна подняла на нее пустые глаза.

— А вот у вас, — воодушевилась майорша, радуясь, что наконец привлекла внимание Марианны, — у вас с вашим мужем такая гармоничная жизнь. Вам даже не понять, что значит несчастный брак.

Марианна пожала плечами. Взгляд ее стал настороженным и недоверчивым. Потом она смущенно улыбнулась, словно охраняя тайну своего счастливого брака.

Майорша меж тем шептала, не стоит ли, мол, предупредить Бауридля об истинном характере этой особы анонимным письмом? Но этим, пожалуй, цели не достичь.

— С анонимным письмом он может не посчитаться, — размышляла она вслух. — У него такой благородный образ мыслей.

На самом деле отношения между Бауридлем и Альмут Зибенрот злили ее лишь потому, что она поссорилась с женой капитана Штайнфельда. Майорша полагала, что, если ей удастся отвадить Бауридля от Альмут, госпожа Штайнфельд будет вне себя от злости.