Бодо Узе - Лейтенант Бертрам

— Как знаете, — устало проговорил Йост, — как знаете… — И невольно взглянул на огромные ноги фельдфебеля.

Йост поехал домой, ни слова даже не спросив о Бертраме. Унтер-офицер медицинской службы, дежуривший в казарме, вызвал врача, а тот приказал отправить Бертрама в госпиталь. Рана была глубокая, рваная, он потерял много крови. Сознание лишь изредка возвращалось к нему. Один раз ему показалось, что он ясно и отчетливо видит крючковатый нос обер-лейтенанта. Тот склонился над постелью и пошутил:

— Выше голову, Бертрам. Мы не начнем войну, пока вы не поправитесь.

Бертрам попытался улыбнуться, но на это ушли последние силы, и снова все потонуло в черных и докрасна раскаленных облаках. В госпитале ему сделали переливание крови, сшили разорванные мышцы и сухожилия.

Первые недели Бертрам словно бы плыл в лодке по ночной реке. Но мало-помалу он стал поправляться, и вот тут-то его положение показалось ему почти непереносимым.

Он боялся, что рука полностью не восстановится, и эта мысль не давала ему ни минуты покоя, хотя врачи все время уверяли его в обратном. Но он им не верил. Опасался, что рука не обретет прежней подвижности. А значит, ему придется распроститься с армией. И чем дальше, тем больше овладевал им этот гнетущий страх. Господи, что же ему делать? Он просто не в состоянии был представить себе — а он об этом думал всерьез, — какая из гражданских профессий могла бы быть для него приемлема. Нет, он скорее расстанется с жизнью, чем с военной формой.

Все эти страхи были так сильны в нем, что значительно замедляли процесс выздоровления. Выходит, врачи с их обнадеживающими прогнозами ошиблись, страх и слабость Бертрама торжествовали победу.

У него вдруг резко подскочила температура, и в бреду на него опять нападал Буян. Горячее дыхание собаки обжигало ему щеку. Острые как нож зубы опять вонзались в него, причиняя страшную боль. Бертрам не мог оказать сопротивления. Руки его лежали на штурвале, он боролся со шквалистым ветром. Эти видения были одновременно и реальными, и фантастическими. У Буяна была рыжая борода Фридриха Христенсена, и лай его был как зловещий ужасающий хохот.

В конце концов организм Бертрама справился и с этим. Однажды утром Бертрам проснулся с совершенно ясной головой. Врачи похвалили его, но стали осторожнее в своих обещаниях. И если он донимал их вопросами, когда же ему позволят вставать, они отвечали: «Скоро, скоро!»

В эти дни обновленной жажды жизни к Бертраму приехала мать. При виде ее он несказанно удивился. Она выглядела много моложе, чем он ожидал. Она готовилась к встрече с сыном, как к любовному свиданию. На ней было новое нарядное платье. Когда она поцеловала его, Бертрам даже испугался.

— Тебе было очень плохо? — спросила она.

Бертрам молча покачал головой. Теперь он разглядел и морщинки на ее лице, и седые пряди в каштановых волосах.

— Как я рада, что тебе уже лучше!

Не должна она так легко к этому относиться, подумал Бертрам и мрачно ответил:

— Посмотрим, как будет заживать рана.

Чтобы утешить его, она заметила:

— Но тут же очень хорошие врачи.

— Бывают случаи, когда и самый лучший врач не поможет, — отвечал он с трагической резкостью в голосе.

Теперь она хотела знать, как все произошло. Но он не ответил. Пусть себе думает, что за его молчанием скрывается военная тайна. И она не решилась повторить свой вопрос.

— Я так за тебя боялась… — робко начала она, — говорят, у вас часто бывают аварии.

— Ну, это чепуха, — заверил ее Бертрам, а сам вспомнил маневры, мертвого Армбрустера и Кресса, сгоревшего вместе с ним. Лицо Бертрама помрачнело, губы сжались в ниточку, брови насупились. Ему никогда не нравился белокурый юный Кресс, и теперь он догадался почему.

Отношения между Бертрамом и Хартенеком стали несколько определеннее.

Мрачная тень не сходила с лица Бертрама, и мать думала: наверно, так выглядел и его отец. Она не могла отчетливо вспомнить лицо мужа, с его гибели прошло столько лет, а вместе они были так недолго…

Она не могла понять, что у Бертрама на душе. Он совсем не рад ее приезду, может, его мучают боли? Ей хотелось хоть чем-то ему помочь, и она попыталась поправить подушки. При этом ее обнаженные руки коснулись его лица.

— Оставь это, пожалуйста! — в крайнем раздражении попросил Бертрам.

Она испуганно отпрянула. Вот теперь она убедилась, что он похож на отца. Тот тоже умел говорить так, не разжимая губ, сердито, высокомерно, безжалостно. Как она любила, как целовала этот жестокий рот!

Они помолчали, но для нее это молчание скоро стало непереносимым. Должны же они хоть что-то сказать друг другу… Она принудила себя улыбнуться.

— Какая красивая здесь сестра, — сказала она. — Я уверена, что она отлично за тобой ходит.

По его лицу она увидела, что этого говорить не следовало. Бертрам от злости закусил губу. Он вдруг осознал, откуда это чувство стыда и отвращения к матери. И понял, что оно для него не ново. То же самое он испытывал, когда сестра оказывала ему необходимые мелкие услуги. Женщины внушали ему отвращение. Лицо его побагровело.

— Очень мило с твоей стороны, что ты приехала, — с трудом выдавил он из себя, но мать не поняла, что это прощание, что он хочет от нее избавиться, и чем скорей, тем лучше. Она была счастлива услышать от него доброе слово.

— Но для меня это такая огромная радость! — воскликнула она и положила руку на одеяло. — Ты получил деньги, которые я тебе послала? — спросила она.

Вероятно, тем самым она хотела напомнить ему, что он опять не ответил на ее письмо?

— Спасибо, да, — сказал он. — Ты же видишь, у меня тут есть все необходимое.

— За тобой и потом еще нужен будет уход. — Она позволила себе рассмеяться. — Я даже еще кое-что тебе привезла, немного, конечно.

У Бертрама исказилось лицо. Опять на него обрушился кошмар его детства. Опять он видел перед собой эту комнату портнихи, пол, усеянный обрывками ниток, иголки в щелях, опять слышал глупую песенку девочки-ученицы и жужжание швейной машинки. Она сказала: «…даже привезла».

Она достала деньги из сумочки.

— Всего только тридцать марок, — почти шепотом проговорила она.

Он лег на бок и стал смотреть в окно.

— Тебе нужно больше? — встревожилась она.

— Мне совсем ничего не нужно! — закричал он. — Оставь меня в покое!

Сейчас главное — не заплакать, сказала она себе и взмолилась:

— Я же не хотела тебя обидеть.

Бертрам опять повернулся к ней. Он понял, что этому надо поскорее положить конец.

— Прости, — сказал он спокойно, но так, чтобы она почувствовала, каких усилий ему стоил этот спокойный тон. — Я все-таки еще болен. Ты хорошо все это придумала. Я тебе благодарен. Я правда тебе благодарен. Но единственное, что мне нужно, это покой. Прошу тебя, иди!