Бодо Узе - Лейтенант Бертрам

Все были так добры ко мне, думает Марианна, путая сон и явь. Полосы на шторах светятся. Красные — они как жизнь. Почему она должна перестать жить? Марианна не хочет умирать. Она хочет победить смерть. Берет с ночного столика зеркальце и еще раз улыбается себе. Лицо в зеркале расплывается, зеркало надает на одеяло.

И Марианна размышляет, кто же будет оплакивать ее? Йост?

Конечно, ведь он любит ее.

Собственно говоря, совсем непонятно, почему они стали врагами.

Теперь Марианна знает, что и как она могла бы изменить к лучшему.

Она полна благих намерений, но в то же время считает себя виновной в том, что они потеряли друг друга.

Господи, ведь я же в конце концов как ребенок, если бы он уделял мне больше внимания… Я бы жить без него не могла, думает она и вдруг пугается, ведь речь не о том, что она могла бы жить, а о том, что она должна умереть.

И умереть в одиночестве, тут ей никто не поможет. Марианне страшно. За всю жизнь она ни шагу не сделала одна. А теперь, когда предстоит самый трудный шаг — из жизни в смерть, она покинута и одинока. Ее охватывает ужас перед тем, что ей предстоит. Она кричит, натягивает на голову одеяло и сжимается в комок, хоть это и очень больно. Но ей хочется ощутить тепло собственного тела. Она кричит потому, что ничего не видит, ни впереди, ни позади.

Потому что все это неправда, и особенно то, что жизнь была прекрасна. Ей следовало бы быть совсем иной. И любви ей не было дано. Ты изменила и потому обманута. А если им и бывало хорошо вместе, они платили за это взаимным унижением. Но Йост в конце концов стал убийцей. И виновата в этом, скорее всего, она.

Она опять впадает в горячечное забытье.

Приходит сестра, стягивает одеяло. Кладет лед на лоб умирающей и открывает дверь. Входит Йост. Широкий как туча, с серым лицом осужденного на казнь.

Он говорил с врачами и знает, что пришел к умирающей. Смерть мужчин он видел не раз и считает ее естественной. Но он никогда не думал, что женщины тоже могут умирать. И как они умирают, он не знал и понятия не имел, как должен вести себя при этом мужчина. Он обращается к ней по имени.

— Марианна, — тихонько зовет он ее, — Марианна!

Он не знает, что еще ему сказать, и сует руки в карманы. Голос у него хриплый и молящий.

О чем он может ее молить, он, богатый, здоровый, живой… О чем он молит ее, умирающую от болей, с отвращением к жизни и страхом перед смертью? Он молит ее, чтобы она не так страдала, ибо ему от этого больно.

— Ты не смеешь, не смеешь! — восклицает он в отчаянии, и губы его дрожат, он потерянно мотает головой.

Он молит ее остаться с ним. Их совместная жизнь была тяжким бременем. Но что будет, когда этого бремени не станет? И с несчастьем бывает трудно расстаться, если ты любил это свое несчастье. Боль гнет его к земле.

Он присаживается на краешек кровати. Сидит, уронив руки на колени, совсем старый человек.

Взгляд его задерживается на ее лице, горячем, изнуренном от жара. Она открывает глаза, и тут же веки опять опускаются. Она с трудом дышит, рот ее при этом кривится. Йост не может отвести взгляда, хотя смотреть на это ему больно. Каких усилий ей стоит эта борьба!

— Марианна, — шепчет он, — Марианна!

Его слова — как молитва, как заклинание. Он тоже хотел бы все загладить, все, что сделал дурного. Как он корит себя! Его сознание пугающе ясно, и память к тому же отличная. Он помнит каждое злое слово, каждый недружелюбный жест. В этом вся беда. Я не обрадовался картине, которую она мне подарила, думает он. Вспоминает и тот вечер, когда они играли в мюле. Разве он не ударил ее тогда? Это мучает его, гнетет и душит. В конце концов его охватывает дрожь, и он стонет, словно речь идет о его жизни.

Он уже больше не смеет звать ее. Чувствует, что лоб и руки у него вспотели. В стене над постелью — дырка. Там был вбит гвоздь, но он не выдержал и отвалился вместе с куском штукатурки. Зачем тут нужен был гвоздь, думает Йост. Сейчас он далеко — далеко от умирающей Марианны. Он видит скомканное полотенце на тумбочке, градусник и стакан с водой. Вещи поразительно стойки! Стекло выглядит так, словно никогда не разобьется, складки на полотенце словно изваяны из камня. Он боится, что глаза его никогда ничего больше не будут видеть, кроме этой тумбочки, стакана с водой, полотенца и дырки в стене.

И хотя больная стонет все громче, он встает и подходит к окну, занавешенному красно-белой полосатой тканью. Он боится шуметь, идет на цыпочках, но от этого чувствует себя неуверенно до головокружения. Это происходит еще и от ровного, усталого освещения в комнате.

Он поворачивает назад, подходит к постели. На спинке кровати бьет тревогу жирная температурная кривая. Ей остается подняться лишь на какие-то миллиметры, чтобы достичь смертельного предела. Теперь Йост садится на стул рядом с кроватью. Только что он склонялся над Марианной. Она видела его, но не узнала. Он был лишь тенью.

Руки Марианны скользят по одеялу, она вытягивает голову, так что шея делается длинной на удивление. И вдруг рывком переворачивается на бок.

Она умирает, думает Йост. Он вскакивает и отступает на шаг. Наконец берет себя в руки и неуклюже помогает Марианне опять лечь на подушки. От прикосновения к ней его пробирает дрожь. Но, кажется, ей стало немного лучше.

Она несколько раз спокойно вздохнула. Ей отпущена передышка, чтобы она могла подготовить себя к вступлению на путь смерти. Глаза ее проясняются, сознание медленно возвращается к ней. Но голос ее, чуть повышенный, звучит словно уже с другого берега.

— Хайн, — говорит она протяжно и требовательно, — где Хайн? Мой мудрый Хайн!

И снова умолкает. Взгляд ее падает на покрытое морщинами лицо Йоста, который сидит возле ее кровати, вконец разбитый. Этот зов ужаснул его больше, чем что-либо другое. Он боится, что она в горячке может все рассказать, и хочет, чтобы скорее настал конец.

Она знает, что он думает. Ее руки указывают на рот, приоткрытый, пересохший от жажды. Она боится Йоста, она сейчас ненавидит его, он ей враг. И как она могла потерять свою жизнь ради его жизни!

Она неожиданно пугается двойного смысла этой фразы, она знает, что ее жизнь потеряна. Она боится Йоста и потому защищается.

— Ничего, нет, ничего! — кричит она с усилием, каждое слово — краткий вопль: — Все неправда!

Ее опять сотрясает лихорадка, и все же она чуть приподнимается с подушек и, выставив вперед руки, говорит:

— Я клянусь тебе. Все неправда, и про Бертрама тоже.

С удивленным вскриком она тяжело падает на подушки. Йост смотрит на белки ее глаз. Хорошо, что она замолчала, думает он и следит за ее ртом, рот полуоткрыт.

Опять несколько беспокойных вздохов, бесконечно слабых. Сколько это еще продлится, думает Йост, ему страшно наедине с умирающей. Почему не приходит врач, куда подевалась сестра? Разве можно оставлять человека погибать в таком одиночестве?