Бодо Узе - Лейтенант Бертрам

— Но зато чистая шерсть, это теперь редкость! — добавил он.

Бертраму неуютно было в этом костюме. Пиджак, казалось ему, был слишком широк, и брюки болтались как на вешалке.

Капитан корабля прислал вниз штурмана: пусть-де господа извинят его — сгустился туман. И тут же туманные горны подняли вой. А трое за столом продолжали пить и играть в скат.

— Эх, молодо-зелено! — воскликнул капитан Бауридль и хлопнул рукой по столу. Теперь ему пошла карта, он выигрывал одну игру за другой и как мог потешался над партнерами. Он был в отличном настроении.

Бертрам следил за наглым красноватым лицом Завильского. Ему вдруг пришло в голову: а как будет вести себя малютка Пёльнитц, плакала ли она, расставаясь с Завильским? Он всегда терпеть не мог эту полногрудую глупую помещичью дочку. А сейчас он даже ее пожалел, вероятно, с заплаканными глазами она выглядит еще отвратительнее.

На столе звякали монеты, игроки вели расчет. Капитан сграбастал свой выигрыш и поднялся. И тут же вскочили Завильский и Штернекер.

Капитан Бауридль обвел их слегка воспаленными глазами и жестом приказал Бертраму тоже подойти к столу. Завильский еще раз наполнил рюмки.

Капитан Бауридль сказал:

— Итак, господа, началось! Вы не должны легкомысленно относиться к нашей небольшой экскурсии. Говорю вам: дело будет серьезное! И вы, я уверен, не посрамите нашей авиации! И пусть этот маленький маскарад, — он указал на свой синий костюм, — не собьет вас с толку, вы — немецкие офицеры. И пусть даже нам выпало воевать в чужой стране, но воевать мы будем за дело Германии. Я полагаю, это и так каждому ясно. Но лишний раз повторить не грех. Итак — за победу!

Все были несколько смущены, но тем громче выкрикнули: «За победу!» — и поспешили осушить свои рюмки. Капитан Бауридль кивнул им и вышел. Брюки были ему чуть коротки, так что из-под них выглядывали светло-зеленые носки, которые он носил к черным туфлям.

Завильский взял со стола карты и сунул в карман.

— Здорово старик нас обчистил! — сказал он.

Лейтенант Бертрам, деливший каюту с Завильским, долго не мог заснуть. Он думал о своем друге Хартенеке, вспоминал их волнующие авантюрные разговоры по ночам, вспоминал его странный братский поцелуй, их общие надежды, связанные с войной или с особым заданием.

Все вышло по-другому. И с честолюбивыми мечтами о военной академии и о карьере в генеральном штабе придется пока повременить. Все это порушил Йост.

Бертрам даже губу прикусил от стыда при воспоминании о том, как стоял перед Йостом и отдавал ему рапорт. Подполковник, располневший и уже совсем седой, хлопнул ладонью по столу.

— Я мог бы устроить скандал! — кричал он. — Мне следовало бы доложить обо всем командованию военно-воздушным округом! И не делаю я этого только ради вас! Я и сам толком не знаю, почему я вас щажу. О том, что вы это заслужили, и речи быть не может. Но я хочу еще раз дать вам шанс, прежде чем вы окончательно профукаете свою жизнь. Вы попроситесь добровольцем в Испанию. Тем самым эта история, в которую вы влипли, будет исчерпана. За Хартенека я возьмусь сам, ему теперь от меня не уйти. А вам Испания пойдет только на пользу. Наберетесь там практического опыта, да и денежные дела свои поправите. Можете идти!

Весь красный, Йост отвернулся и больше не смотрел на него.

Завильский пришел в каюту очень поздно. Разделся в темноте и на вопрос Бертрама, что происходит, ответил только:

— Полосу тумана прошли, но опять дождь зарядил. Вот окаянная погодка!

Проход через канал оказался спокойнее, чем ожидалось. Только на Штернекера напала морская болезнь. Корабль — грузовой пароход, на котором едва нашлось место для четырех офицеров и двух десятков рядовых и унтер-офицеров, — взял курс на юг.

Выйдя после завтрака на палубу, Бертрам не мог подавить зевоту. Солнце светило, но ветер дул ледяной.

Два шезлонга на палубе были уже заняты. В одном лежал граф Штернекер, чья привычная бледность вследствие морской болезни приобрела мертвенно-зеленый оттенок, а в другом развалился Завильский.

Бертраму хотелось хоть немного побыть одному, но на маленьком судне это оказалось невозможным. И он подсел к товарищам.

Судно медленно переваливалось с борта на борт. Стучали моторы, снасти с тихим шорохом терлись о дерево.

— Как жених, наш старик не слишком привлекателен, — заметил Штернекер.

И тут же раздались шаркающие шаги Бауридля. Все трое вскочили и пожелали командиру доброго утра. Бауридль рассмеялся в ответ. Рот его казался большой черной дырой.

— Я превосходно позавтракал, — сообщил он, медленно обводя взглядом своих красноватых глаз лица молодых людей. И хотя Бертрам был самым старшим из них, капитан все-таки обратился к нему:

— Вы не будете возражать, лейтенант, если я прогоню вас с вашего места?

Разозленный, Бертрам ушел с палубы. Этот обидный демарш Бауридля он приписал особым указаниям, полученным капитаном от Йоста. Наверняка, думал он, Йост посоветовал ему держать меня в ежовых рукавицах. Он с размаху плюхнулся на нижнюю, принадлежавшую Завильскому койку. Потом вытащил из чемодана испанскую грамматику и принялся учить слова. Сперва он по многу раз читал их одно за другим вполголоса, потом повторял наизусть… За этим занятием он заснул.

Проснувшись, Бертрам испуганно глянул на часы. Но оказалось, он проспал всего несколько минут. Книжка свалилась на пол. Он поднял ее и хотел уже спрятать в чемодан, как под руку ему попалась тонкая, в коричневом кожаном переплете тетрадь. Ему стало стыдно, что он до сих пор даже не вспомнил об этой тетради. Он купил ее незадолго до отъезда, намереваясь записывать туда все события и впечатления, регулярно, изо дня в день. Откинувшись на койку, он перелистал чистую тетрадь, плотные, глянцевые страницы которой были помечены числами и днями неделя.

Прошло уже больше половины этого года, значит, эти страницы останутся чистыми, хотя именно за это время произошло столько важных событий в жизни Бертрама. Йост получил повышение, Марианна нашла свой печальный конец. Загрустивший Бертрам сказал себе, что он не так уж непричастен к ее смерти, и эта мысль, как ни странно, принесла ему своего рода удовлетворение.

Затем последовали дни на Вюсте, дни, отмеченные большой дружбой. Он листал тетрадь дальше, пока не дошел до даты своего отъезда и наконец до нынешнего дня. Тогда он вытащил авторучку и хотел начать свои записи. Но снова помедлил. Что он может сказать? О покойной Марианне он не смеет даже упомянуть. То, что связывало его с Хартенеком, тоже не подлежит огласке. Его отъезд и все это путешествие окутаны тайной. Его жизнь была цепью секретов, его жизнь не должна оставить следа… Бертрам испугался.