Олег Меркулов - Ради тебя

Никольская сидела с ними тоже недолго. Никольская за эти дни как-то пришла в себя. Она усиленно занималась порядком и чистотой. Вставая раньше всех, она целые дни терла, скребла, мыла, варила и стирала. Наташе было даже неудобно. Наташе, наоборот, хотелось бездельничать и вообще двигаться поменьше, но все-таки ей приходилось подключаться к хозяйственным делам: нельзя было весь день прятаться за чужую спину. Остановить же Никольскую было просто невозможно. Она вымыла и вычистила всю дачу — даже в кладовках навела такую чистоту, о какой там никогда и не мечталось.

Никольская носилась из комнаты в комнату, наполненная энергией, глаза ее блестели, и с ее загоревшего и чуть пополневшего лица не сходила улыбка. Несмотря на возню с тряпками и кастрюлями, вся она выглядела очень чистой и свежей, только пепельные от седины волосы сейчас никак не шли ей, казалось, эта молодая женщина ходит в парике.

Никольская поцеловала Наташу в лоб, смеясь постучала Игоря по плечу, сказала: «Спокойной ночи. Долго не сидите — сыро. На завтрак будут блинчики, а мужчинам и яичница. Но если Николаша опять залезет в буфет, я… я…» — и ушла, не придумав для Николаши казни.

— О чем ты молчишь?

Наташа полулежала в шезлонге, обняв Игоря. Если бы ему не надо было уезжать, если бы от Колюшки пришло письмо, если бы не было вообще этой проклятой войны, им бы жилось здесь так прекрасно и радостно, что лучше бы и не надо.

— Ни о чем особенно, — ответил Игорь.

Она погладила его по щекам и, согнув руку так, что его голова оказалась в сгибе локтя, притянула его к себе и поцеловала несколько раз, и каждый раз, когда она ощущала губами его губы, она закрывала глаза, прислушиваясь, как ее сердце то нежно замирает, то начинает стучать.

— Зачем ты уезжаешь? Я не знаю, буду ли я счастлива с тобой, но без тебя я буду несчастна.

Игорь поднялся и понес ее в комнату.

Не зажигая света, сбросив тапки, Наташа легла поверх одеяла.

— Давай полежим так пять минут.

— Давай. — Он лег к ней.

— Тебе удобно?

Тахта была узкой. Игорь спал, наполовину свесившись, и Наташа, чтобы он не упал, всю ночь не выпускала его из объятий. Он, как мальчишка, прижимался лицом к ее плечу, но ему было хорошо так, и только однажды, когда где-то далеко залязгал грузовик, он во сне закричал: «Танки! Танки!». Она гладила его, а он спрашивал во сне: «Братцы, где-где-где-где гранаты? Где? Где?» Он весь напрягся, стал жестким, как из дерева, дергался у нее из рук, но не проснулся, а когда грузовика уже было не слышно, успокоился. Наташа поняла, что война куда страшнее, чем она представлялась ей. В голосе у Игоря была не только ненависть, не только какое-то неизвестное ей еще упорство, но и страх, и страх передался и ей. Она впервые подумала, что Игоря могут убить.

Наташа поднялась и стала раздеваться. Поперек неба, оставляя светлый хвост, летела яркая звезда.

Игорь обернулся к окну. Наташа, закинув голову, придерживая ладонями груди, смотрела в окно поверх занавески.

«Ах черт! — подумал Игорь. — Как я не хочу уезжать!»

Она скользнула к нему под простыню.

— Есть примета, когда падает звезда, значит, кто-то умер. Это правда?

— Нет. — У окна ее обдуло, и она вся была прохладной: прохладные колени, прохладная грудь, прохладное лицо Конечно, нет. — Он не сказал ей: «Если бы это было так, в первый же день войны осыпались бы все звезды».

Она прижалась к нему.

— Ты меня любишь.

— Да.

— Очень?

— Очень!

— Как что?

Он не знал, как ответить.

— Как…как можно любить только тебя.

— И как… как жену?

— И как жену.

— И навсегда-навсегда?

— Навсегда-навсегда.

— А вдруг, а вдруг… — Она не решилась вслух произнести эти страшные слова: «А вдруг тебя убьют?» Но он понял. Но что он мог ответить ей? — Почему ты не говоришь, что тебя не… что ничего не случится?..

Наташа ждала. А что он мог ей ответить? Наврать? Врать было противно.

Ему послышалось, что под дверью кто-то плачет. Да-да, кто-то там плачет. Сначала он услышал, как под дверью что-то делали: шуршали, возились, устраивались, потом там заплакали: «А-а-а», но он подумал, что это ему показалось. а тут еще Перно заорал:

— Три румба! Три румба норрррд! Крепче рррруль!

Завтра он должен, был уезжать. К отъезду все было готово — он получил продукты, узнал, когда отходят поезда на Курск, Наташа купила ему на барахолке солдатское обмундирование, он его выстирал, начистил кирзяки, а офицерское они уговорились, что Наташа пошлет его матери, когда он пришлет адрес. Он рассчитывал, что в бригаде получит письма от матери с новым адресом.

Перно опять крикнул насчет румбов и повертелся в кольце, но он, все прислушиваясь к тому, что происходило за дверью — там кто-то все-таки плакал и всхлипывал, — пошел и открыл дверь.

За дверью — заплаканная, несчастная, — на полу коридора сидела Наташа.

— Колюшка! Колюшка убит! — Наташа спрятала лицо в коленях. — Ко-ко-колюшка! Колюшка! А ты, ты знал… Как подло!

Он все понял. Эта дура почтальонка, встретив Наташу, заговорила с ней о похоронке. Как это случилось, он не знал, но почтальонка проговорилась.

— Пойдем отсюда. — Он взял ее за руку. — Пойдем сейчас же. Ну! — Он завел ее в комнату, и там она упала на диван и плакала, пока не пришел отец, но, когда пришел отец, она тоже плакала.

Отец, став белым, сначала сидел около нее и гладил ее по волосам и плечам, но потом ушел к себе в кабинет, его стало надолго совсем не слышно, так что Игорь подумал, не случилось ли с ним чего. Игорь понимал, что он здесь сейчас совсем лишний, даже противный, потому что он в Москве, он живой, а их Колюшка убит, и Игорь ушел на бульвар. Он просидел там дотемна, все не решаясь вернуться. Когда он вернулся, дверь оказалась незапертой.

В большой комнате на углу стола была еда и выпивка. На стене висела фотокарточка Колюшки в рамке из полосы черного шелка. Овальное зеркало в передней было задернуто материей, вообще все зеркала, даже в ванной, были задернуты.

Какая-то несуетливая старуха подвела его к столу. Старуха потребовала:

— Помяни убиенного раба Николая. — Старушка налила ему большую рюмку коньяку, а себе только на донышко. — Ну… чокаться не полагается, царство ему небесное. Пусть отдыхает. И ждет нас.

От этого тоста у него мурашки поползли между лопаток.

Андрей Николаевич вышел из кабинета очень пьяным и старым. От его выправки ничего не осталось, а рубаха была расстегнута до пояса. Одной рукой Андрей Николаевич тер сердце, в другой у него был чайный стакан с коньяком. Андрей Николаевич то закрывал, то открывал глаза, рассматривая его сверху, как бы вспоминая, кто это сидит и ест. Игорь отложил вилку. Андрей Николаевич взял эту пилку, ткнул в ветчину, выпил коньяк и стал механически жевать.