Олег Меркулов - Ради тебя

— Извините… Спасибо вам за все. До свидания.

Через окно Игорь посмотрел, как она вышла из-под арки и, не переходя улицы, пошла вверх по Самотеке. Наташа сидела на диване, зажав ладони в коленях, и раскачивалась из стороны в сторону.

— Это ужас, Игорь, ужас!

Он сел к ней.

— Может, не надо было ее приводить?

Наташа ответила не сразу.

— Может быть. Но теперь мы не должны ее бросать.

— Да, — согласился он. — Она жена Никольского.

Наташа терла ладонь о ладонь, будто они у нее замерзли.

— Не поэтому. Мы вообще не можем ее бросить. Она рассказала, когда мылась, что муж ее погиб. Дети умерли, когда ее не было дома. Она пошла куда-то, чтобы найти еды, она все время искала еду для детей, выпрашивала у военных, у пожарников и потеряла сознание. Кто-то ее подобрал, спас, она не помнит кто, а когда она пришла в себя и побежала домой, дети уже умерли Ты понимаешь, что это такое для матери? Нет, тебе не понять, ты мужчина.

— Надо что-то для нее придумать, — сказал он.

— Да. Но что? Положить в больницу? Где она живет?

— Не знаю. Она меня боится. Тебе она хоть что-то сказала.

Наташа все терла и терла ладони.

— Надо, чтобы она перестала попрошайничать и начала жить, как человек. В Москве у нее ни родных, ни знакомых. У нее нет даже карточек, она ест то, что выпросит. Сейчас она одна на целом свете, понимаешь, совсем одна!..

«Ах ты птица!» — похвалил ее про себя Игорь.

— Может, вы пустите ее к себе на дачу? Чтобы человек стал человеком, надо, чтобы он и жил по-человечески.

— На дачу? Надо подумать.

— Подумай. — Он тоже подумал. — Какие-то карточки ей положены. Поговори с ней как следует, узнай, где живет, кто там с ней, узнай, кто должен дать ей карточки. Я в таких делах не разбираюсь, и мне не у кого спросить.

Разговор этот ее успокоил. Думая о делах, они забыли о своих чувствах.

Улыбнувшись, она спросила его:

— Все это по-военному называется выяснить обстановку? Так?

— Так, ответил он. — Ты становишься настоящим солдатом.

Все еще улыбаясь, наверное, по инерции, Наташа жалобно поправила его.

— Не солдатом. Солдаткой.

— Значит, едешь? Пролетел отпуск? — спросил, как бы между прочим, Андрей Николаевич.

Вечер был очень теплым, и после ужина они сидели на веранде. На даче они жили уже неделю, они очень неплохо тут жили. Они тут жили просто шикарно.

— Пролетел. — Между Игорем и Андреем Николаевичем стоял пустой шезлонг для Наташи. Она заставила его вытащить шезлонги из сарая, вымыла их и расставила на веранде. Наташа с Никольской убирали со стола. Пока в шезлонге лежали папиросы, спички и пепельница. — Но еще три дня.

— Мой тоже. Так всегда: ждешь, а потом раз — и все позади. И не знаешь, будет ли это снова.

— Может, будет, — неуверенно сказал Игорь. Шезлонги стояли у края веранды, так что с них был виден большой кусок неба. На небе проступали все новые и новые звезды. — Если меня ранят, можно добраться и до Москвы. Сошел с санпоезда, и все. Ничего тебе не сделают.

Кроме них, на даче жили еще кот Николаша и Бичи. Николаша, собственно, жил не в доме и не во дворе. Он скитался по чужим садам, подвалам и сараям, а домой приходил только есть. Наташа звала его, ударяя ложкой по консервной банке. Стоило ей постучать так и покричать протяжно «Никола-а-а-а-ша! Никола-а-а-а-ша!», как откуда-нибудь из лопухов Николаша показывал свою бандитскую морду. Отвечая ей «мяк-мяк», Николаша шел к чашке. Хотя Николаша вечно был грязный, в колючках и репьях, вид у него не был голодающий. Он, наверно, жрал не только мышей и воробьев, но и цыплят. Николаша и молоко пил, не жмурясь от удовольствия, а зло дергая порванными в нескольких местах ушами. Потом он облизывал свои поломанные усы и морду, на которой у него были и старые, и свежие царапины. На чужих дворах ему, наверно, приходилось выдерживать трудные бои. Как сказала Наташа, этот кот жил у них на даче уже лет десять, оставался там и на зиму, и ничего ему не делалось.

— Я не могу сойти с санпоезда, — грустно сказал Андрей Николаевич.

А Бичи Игорь нашел в малиннике у забора. Она лежала там, боком прикрывая от дождя только что родившихся щенят. Бичи была похожа на пойнтера: такой же серой, с темным и светлым, раскраски, с такой же формой головы, с такой же короткой, плотно прилегающей шерстью. Но было в ней много и от дворняги. Для Бичи он сделал будку, а Наташа нашла на чердаке тряпки на подстилку. Бичи быстро сообразила, что к чему — не рычала, когда он переносил щенят — и забралась в будку, как будто там вечно и жила. «Бичи» придумала Наташа. Ей нравилось это резкое джеклондоновское имя.

Андрей Николаевич положил руку ему на плечо.

— Очень плохо, что ты уезжаешь.

Игорь и сам чувствовал, что это очень плохо.

— А что делать? Не могу же я не ехать.

— Что делать? — переспросил Андрей Николаевич — Ты хочешь остаться?

— Где остаться? Тут? Как останешься?

— Зачем «тут»? Можно придумать. Но если бы не Наташка… — Было ясно, что говорить это Андрею Николаевичу было просто противно.

Они говорили, не глядя друг на друга, отвратительный был этот разговор, но все дело было в Наташе.

— Я понимаю, но…

— Что «но»? — спросил Андрей Николаевич.

Игорь погасил в пепельнице папиросу и, не поднимая головы, спросил:

— А чего вы на меня сердитесь? Откуда я знал, что она ваша дочь? И что вы будете против?

— Вы там опять про политику? — крикнула Наташа из комнаты. — Про второй фронт?

— Я не сержусь, — тише сказал Андрей Николаевич. — Ты неправильно меня понял. Поздно сердиться. Пойдешь к нам?

— Она вас просила?

— Нет. Именно, что не просила. Словами не просила, а глазами — да. Глазами все время просит. Так пойдешь?

— И что у вас делать?

Наташа пронесла Бичи остатки ужина, и они ждали, когда она вернется.

— Найдем что. Может, тоже учить английский. Кое с каким уклоном, конечно. Там будет видно.

— Английский? — Игорь мысленно увидел учебники, как у Наташи, пластинки с текстами, и как он примерно в такой же компании, как в «Метрополе», и уже не хуже, чем все. Это ему понравилось.

— Нет. Не могу. Я обещал командиру корпуса. Что он подумает?

Андрей Николаевич быстро ответил:

— Мы ему сообщим. Это несложно.

— Все равно — не могу. Сейчас не могу.

Андрей Николаевич вдруг очень серьезно сказал:

— Жаль, что ты не можешь остаться. Честное слово, жаль. Работа у нас интересная, и ты бы, пожалуй, подошел. Разведка — это тоже война. Всегда война.

— Конечно, жаль, — согласился Игорь. — Но, когда человек не может… И потом с меня, между прочим, хватит одной войны.

Андрей Николаевич тяжело поднялся в мезонин, ступеньки под ним скрипели, и скрипели перила, потом открыл балкон и устанавливал телескоп, он любил смотреть на звездное небо. Как-то он им сказал: «Посмотришь полчаса на звезды, почувствуешь себя былинкой, и все заботы кажутся смешными. Небо — лучшее лекарство для души».