Мартын Мержанов - Так это было

Что подразумевал фюрер под „прорывом небольшими группами“? Как мыслил он выполнение этого приказа? Не было ли это завуалированной капитуляцией? Я, как солдат, не мог решиться предоставить войска самим себе. Мне казалось это почти изменой им. Пока я еще имел власть в оборонительном районе Берлина, я должен был руководствоваться принципами солдатской чести». [25] «Совершенно секретно», стр. 622.

Совещание окончено. Все расходятся. Гитлер остается один и все еще рассматривает карту.

Ночью в Доббин, где расположился штаб объединенного командования, пришла телеграмма за подписью Гитлера. Он предлагал вновь и вновь немедленно доложить, где находится авангард Венка, где находится 9-я армия, где авангард Хольсте. Эта телеграмма поставила в тупик и фельдмаршала Кейтеля, и генерала Йодля, которые давно все поняли и были психологически разоружены. Что ответить в бункер, если нет ни одного радостного сообщения от командующих армиями? Но была ли эта телеграмма Гитлера? Вчера и сегодня он был в состоянии депрессии, его ничто не интересовало, к тому же он весь вечер и всю ночь был занят писанием «политического завещания». Скорее всего запрашивали штаб Борман и Кребс, а Гитлер ее просто подписал.

Ответ из Доббина даже не показали Гитлеру. Он гласил: «Авангард Венка остановлен противником в районе Швиловзее, поэтому 12-я армия не может продолжать наступление на Берлин. Основные силы 9-й армии окружены противником. Корпус Хольсте вынужден перейти к обороне».

Собственно, иного ответа никто и не ждал. Все разошлись по своим комнатам, и только Артур Аксман и его адъютант Вельцин, обходя нижний этаж бункера, присели на скамье, которая стояла в приемной у входа в машинное отделение с вентиляционными установками.

— Мы размышляли о том, — рассказывал Аксман, — что постепенно, под разными предлогами нас покидают все. Вот только за один день ушли Лоренц, Иоганмейер, Цандер, Лорингхофен, Больдт, Вейс… Что же это? Мы высказывали разные предположения и не могли разобраться во всем, что происходило вокруг нас. Но мы были молоды.

Вдруг из своей комнаты вышел Гитлер.

Он был в сером пиджаке, на лацканах которого были золотой знак партии и железный крест первого класса, в черных брюках навыпуск, в мягких ночных туфлях… Он шел в нашу сторону, и я подумал, что он идет к вентиляционной установке. В бункере было душно, и он часто посещал машинное отделение. Шел он медленно, волоча ногу и словно бы не глядя ни на кого. Мы встали. Поравнявшись с нами, он остановился и поздоровался. Вельцин тут же ушел, а Гитлер движением руки пригласил меня сесть и сел сам.

Сначала мы молчали. У меня в голове роилось много вопросов, но я никак не мог собраться и начать разговор.

Мы говорили о войне с Россией, и Гитлер доказывал, что ни одно из решений, принятых им во время войны, не было серьезнее решения напасть на Россию, хотя он мучительно обдумывал опыт Наполеона.

У нас не было выбора, пояснял мне Гитлер, мы должны были выбросить Россию из европейского баланса сил. Само ее существование было угрозой для нас. К тому же мы боялись, что Сталин проявит инициативу раньше, причем в катастрофических для нас условиях. Мы не сумели оценить силу русских и все еще мерили их на старый лад.

— Мы были одни в помещении, — продолжал Аксман, — никто не проходил во время разговора. Слышалось лишь приглушенное жужжание вентиляторов, да иногда доносилась, как нам казалось, далекая стрельба. После небольшой паузы Гитлер сообщил мне, что он завтра уходит из жизни.

«Я буду с вами», — ответил я ему. «Нет, — решительно сказал он, — ваше место среди живых…» Затем он с трудом поднялся, попрощался и, согнувшись, ушел в свою комнату. Больше я его никогда не видел.

Так рассказывал мне о своем «фюрере» Аксман более чем через два десятка лет.

Подготовка к штурму. — «Прошу принять в партию». — Первая вылазка на Королевскую площадь. — Роты Сьянова и Греченкова преодолели «огненную метель» и ворвались в рейхстаг. — Красное знамя на рейхстаге. — «Ура, товарищ маршал!» — Дивизия Антонова подходит к имперской канцелярии. — Полковник Гумеров принимает первых парламентеров. — У врага в подземелье

Многое в те дни удалось мне увидеть, но далеко не все.

Знакомясь позже с архивными материалами и беседуя с участниками штурма рейхстага, я понимал, что капризы памяти невольно могут менять не только минуты и часы, но даже числа. Это и понятно. В то время никто не мог думать о систематических записях, да и записи в огне и дыму носили характер «взводного» и «батальонного» взгляда на бой, а по этим донесениям составлялись полковые и дивизионные — в корпус, армию, фронт.

Знакомясь с этими официальными документами, иной раз видишь весьма разноречивые факты, неточное расположение частей, неправильное наименование местности, улицы, квартала.

И только сохранившиеся карты с отметками, знаками, кольцами, длинными и короткими стрелами, цифрами номеров воинских частей таят более или менее объективную картину.

Кто первым вошел в Берлин или в тот или иной пригород, на мост Мольтке, в «дом Гиммлера», в рейхстаг? На этот вопрос нельзя ответить односложно, ибо было множество первых, но на разных участках фронта, было множество водруженных флагов — на домах, в окнах, на колоннах, просто на крышах. Высокое стремление быть первыми в последнем, решающем смертном бою владело всеми. Оно выражало волю, надежду и веру в победу советского воина.

Вот почему весь путь к рейхстагу и само здание пестрели флагами различных форм и размеров, ибо тысячи солдат и офицеров дошли до заветного здания и устанавливали полковые, ротные, взводные, наконец, личные флажки: «Я дошел, я водрузил». Сам по себе факт, неповторимый в своем величии.

Мне приходилось пробираться к истине через лабиринты карт, воспоминаний, официальных документов, писем, полученных от участников штурма, бесед с ними. Я пытался это делать с предельной четкостью, стараясь никого не забыть и никого не обидеть.

И словно желая помочь мне, Виктор Дмитриевич Шаталин — командир героического 380-го полка недавно писал мне:

«Хотелось бы рассказать ту драматическую истину, в которой действовали и выполнили поставленную боевую задачу воины 380-го стрелкового полка наряду и рядом с воинами 756-го стрелкового полка 150-й дивизии. Я в равной степени восхищен отвагой воинов 150-й дивизии, как и своих. Ведь обе дивизии — 171-я и 150-я всегда воевали вместе, и много раз в бою мы оказывали друг другу необходимую помощь, без которой немыслима никакая победа…»

Исходя из этого, я и пытаюсь рассказать о штурме рейхстага.

День выдался пасмурный. С Шпрее тянул туман, покрывший всю Королевскую площадь и Тиргартен. Контуры рейхстага едва вычерчивались в серой пелене. Солдаты, находившиеся в «доме Гиммлера», то и дело бегали из подвалов на верхние этажи, чтобы «хоть одним глазком» глянуть на рейхстаг, о котором они между собой говорили: «Последний дом войны…» Между этим зданием и «домом Гиммлера» не более 400 метров! После длинных военных дорог от Волги, от Терека, от Москвы-реки, после дорог длиною в несколько тысяч километров — остались метры…