Мартын Мержанов - Так это было

Наступило неловкое молчание. Наконец один из американских полковников вымолвил:

— Толстой.

— И все? — спросил Борис, обращаясь к офицеру-актеру, сопровождавшему нас в машине.

Но и он молчал…

После обеда мы собрались уезжать. Начался обмен сувенирами: американцы снимали с петлиц две золоченые буквы «US», а мы отдавали им золотистые пуговицы со звездой.

Возвращались, когда начало вечереть. Наш знакомый актер доверительно сказал:

— Радио Гамбурга сообщило, что выпущен из тюрьмы Геринг.

Новость нас ошарашила: как? почему? Но мы тогда не знали, что Дениц сформировал свое правительство, не знали, что он подсылал уже адмирала Фридебурга к фельдмаршалу Монтгомери и готовил так называемую «частичную капитуляцию». Однако по тому, что мы слышали, можно было заключить, что наши союзники «налаживают контакты» с еще не добитым врагом.

Мы вновь ехали по лесной дороге. Вскоре увидели опять Эльбу. На сей раз она показалась нам желто-красной от заходящего солнца.

Когда ступили на «свой» берег, было темно. Все же решили, не заезжая к гостеприимным друзьям из 61-й армии, двинуться прямо в Штраусберг: там были свежие газеты, там нас могла ждать телеграмма из редакции.

На дорогах Берлина стояли наши регулировщики. Происходила передислокация войск. Мы не знали, что корпус Переверткина выводился из Берлина на север в район Гросс-Шенебека, а потом оказалось, что именно он двигался навстречу нам по улицам Берлина.

Далеко за полночь мы прибыли в Штраусберг. На узле связи мы нашли телеграмму. Нас «успокаивали»: корреспонденция «В берлоге» находится неизвестно где на согласовании и, видимо, в ближайшее время света не увидит.

— Я же тебе говорил, — печально промолвил Горбатов.

И мы побрели по тихим улицам Штраусберга домой.

Освобождение Геринга, задержка информации о смерти Гитлера, Геббельса, бегство Бормана, Аксмана нас озадачивали и настраивали на грустный лад. И только офицер штаба фронта, встретивший нас на узле связи, порадовал. Загадочно улыбаясь, сказал нам:

— Приходите завтра вечером, будут интересные новости.

8 мая на Темпельхофском аэродроме. — Карлсхорст. — Кейтель, Фридебург и Штумпф подписывают акт капитуляции. — Наш последний военный репортаж. — Тишина, никто не стреляет, мир

Весь день 7 мая мы писали свои корреспонденции. Накопилось много материалов, которые просились на газетный лист.

После обеда ко мне зашел корреспондент «Красной звезды» Павел Трояновский. Мы обменялись новостями, которые носили теперь мирный оттенок, и решили пройтись по Штраусбергу, в котором жили и который, по сути дела, не знали. Мы шли к красивому озеру, находившемуся в густом кольце соснового леса. Как нам сказали местные жители, где-то здесь была дача Геббельса и он довольно часто летом приезжал сюда из Берлина. Но мы так ее и не увидели.

Когда возвращались домой, Павел сказал:

— Сегодня приезжают Симонов и Кривицкий. Это неспроста.

Я вспомнил обещание штабного офицера и понял, что предстоят большие новости.

Поздно вечером нас вызвали в Военный совет фронта и выдали приглашения на 8 мая для «присутствия и работы на аэродроме и в залах заседания на особом мероприятии, проводимом командованием».

Таинственное содержание билета нам вскоре разъяснили:

— Сегодня в Реймсе подписан временный протокол капитуляции гитлеровских вооруженных сил, а завтра в Берлине, в Карлсхорсте, будет подписываться акт безоговорочной капитуляции Германии. Вам нужно к 10 утра быть на Темпельхофском аэродроме.

Обрадованные, мы вышли на улицу и услышали беспорядочную автоматную стрельбу. Оказывается, весть о подписании капитуляции в Реймсе дошла до солдат, и их уже никто не мог удержать от салюта в честь победы.

Поздно вечером мы встретили Симонова и Кривицкого, с которым я только теперь познакомился. С Симоновым же мне пришлось участвовать в одной «журналистской операции» во время высадки нашего десанта на южном берегу Крыма в Феодосии.

Это было в первые дни января 1942 года. Мы плыли на крейсере «Красный Кавказ» к Феодосии. Море штормило, и наш корабль заметно покачивало. Симонов в кают-кампании читал солдатам стихи. Сквозь морозную пелену светила луна. Палуба, мачты, орудия были заснежены. Толстые ледяные сосульки повисли на проводах, лебедках, на перилах. Казалось, что мы где-нибудь на Севере, а не у берегов Крыма.

На рассвете наш крейсер причалил к Феодосийскому порту, в котором раньше нас побывали моряки капитана Басистого и выбили в новогоднюю ночь немцев из города. Феодосия была безлюдна, и мы с оглядкой ступали по ее улицам.

Предутренняя тишина оказалась недолгой. Немецкая артиллерия, расположенная в горах, открыла огонь по «Красному Кавказу», пробила его борт на корме и на носу, и крейсер, не успев полностью выгрузиться, ушел в море «от беды подальше». Не были выгружены снаряды для зенитных орудий, и немецкие летчики, заметив их безжизненность, смело летали над городом и с поразительной методичностью бомбили его.

Мы никак не могли выбраться из города. Но однажды комендант города сказал, что скоро от причала в Новороссийск должен отойти «морской охотник», и просил нас поторопиться.

И вот мы пошли по пустым улицам, освещенным луной, зная, что где-то здесь, в старой «Генуэзской крепости», засело несколько сот гитлеровцев, не успевших бежать. Симонов, в комбинезоне летчика, шел впереди. Под его ногами звучно хрустел снег. И мне, идущему сзади, боязно было, что мы растревожим всех вражеских автоматчиков. Но Симонов шел уверенно, не оглядываясь, и меня это успокаивало.

Только мы добрались до порта, как перед нами открылась картина пожаров на воде: у причалов горели разбитые бомбами пароходы. Мы остановились. В тишине послышались странные звуки: треск, писк, удары. Это стонало охваченное огнем железо, ломались и падали мачты, брусья, шпангоуты.

Так умирали пароходы, и дымная погребальная лента уходила в море…

В этот момент послышался шум самолета, и тут же вся площадь порта осветилась мертвым, белым огнем нависшего над нами «фонаря». Это значило, что сейчас начнется бомбежка. Я бросился было в сторону, но Константин Михайлович крикнул: «Сюда, ложись!», и мы спрятались между высокими штабелями ящиков, укрывшими нас от света. Сердце учащенно билось. Раздался взрыв бомбы. «Первая», — подумал я. За ней последовал второй, третий взрыв, и послышался характерный звук набирающего высоту самолета. «Пронесло».

Когда мы поднялись, то увидели, что на ящиках, между которыми мы лежали, было написано: «Мины»…

…Прошло три с лишним года, и вот мы стоим на улице Штраусберга, ведем беседу о завтрашнем дне, о предстоящей капитуляции.