Лауренциу Фульга - Звезда доброй надежды

— Терпение, господа, будут вам и факты!

— Но не взятые с потолка! — вмешался Балтазар-младший.

— Нам нужны убедительные факты! — в унисон с ними вторил, в сущности, равнодушный к политической ситуации в стране Новак. — Доказательные как для знакомства с реальным положением в стране, так и для уточнения нашей позиции здесь.

— Я очень хорошо понимаю, чего вы хотите.

— Прежде всего поймите, — бросил в свою очередь реплику священник Георгиан, который не представлял себя вне племени «штабистов», — что от вас зависит, какую позицию мы займем в отношении многих проблем, возникающих перед нами в лагере.

— Тем более!

— Вы здесь новичок, господин майор! — снова возразил Ботезу Голеску с таким видом, будто он впервые говорит с ним. — А мы в этом лагере ветераны и через многое прошли. Так что хорошенько взвешивайте то, о чем говорите!

— С вечера все взвешиваю, господин полковник!

Взгляды их встретились. Последняя реплика Ботеза стеганула Голеску, словно бич по щеке. На его предупреждение ему ответили тем же угрожающим предупреждением. Их пикирование не прошло мимо внимания комиссара, который, однако, лишь постучал кончиком пальца по столу и попросил тишины:

— Прошу вас, господа! Думаю, что достаточно. Остальные вопросы зададите потом.

Голеску нашел, что спокойствие комиссара становится столь же подозрительным, сколь и упорство, с каким Ботез только что возражал ему.

«Эти люди договорились меня уничтожить! — испуганно подумал Голеску и почувствовал, как уверенность постепенно покидает его, как спокойствие начинает уступать место гневу и ненависти. — Э, нет, — решил он тогда. — Посмотрим, кто окажется в конце концов сильнее!»

Но Сильвиу Андроне думал иначе: «И мне что-то не нравится эта хитрость. Хотя могу поклясться, что Молдовяну ничего не знает. Он только подозревает что-то, поэтому и привел сюда Ботеза, чтобы увидеть реакцию того и другого, зная, что у обоих нос в табаке! Ну хорошо же, я покажу им! Как только кончится собрание, подойду к Молдовяну и расскажу, какую роль сыграли они в случившемся в бане».

Ботез так сильно сжал руками край стола, что казалось, слился с ним воедино, и продолжал:

— Я расскажу вам о положении в стране. Это прошло мимо вашего внимания то ли из-за пребывания на фронте, то ли потому, что вы сознательно отказались его замечать, когда находились в гуще событий. Я имею в виду страну, которая тайно, а нередко и явно поднималась против войны, против тех, кто ею руководит…

И он рассказал о Румынии, которая выглядела куда более неспокойной, чем они представляли себе: о неспособности государственного аппарата остановить развал, о смятении руководства, волнениях, распространении настроений неуверенности, которые нарастают одновременно с просачиванием сведений о неудачах на фронте; об открытых или тайных выступлениях против союза с Германией и особенно против продолжения войны; о приказе маршала Антонеску расстреливать по пятьдесят румынских патриотов за каждого убитого немца, о наличии на всех промышленных предприятиях тайных агентов и провокаторов с секретными распоряжениями сообщать о любом проявлении недовольства или враждебности делу Гитлера; о приговорах военных трибуналов и министерства внутренних дел, осуждающих людей на смертную казнь или длительные сроки заключения в тюрьмах и концентрационных лагерях; о забастовках и трудовых конфликтах на фабриках в Плоешти и Бухаресте; о саботаже или затяжке выполнения срочных военных заказов на заводах Малакса и в железнодорожных мастерских; о значительном снижении добычи нефти; о крушении поездов на линии Бухарест — Констанца; о подрыве складов с боеприпасами и пожарах на нефтеналивных судах, отправленных в Германию; об отправке поездов с румынским добром в Берлин; о немецком капитале, внедрявшемся в румынскую экономику; о безуспешных попытках правительства успокоить недовольство общественности; о прессе, которая уже не знает, что еще выдумать, чтобы оправдать разгром на фронте; о панике и страхе перед грядущей ответственностью в самих правительственных учреждениях…

Ботез, как его просили, сообщал только факты, приводил цифры и подробности, которые впечатляли куда сильнее, чем любые патетические восклицания. Даже комиссар, которому кое-что из сказанного было известно, был потрясен. Голеску обвел взглядом рядом сидящих и увидел грустные лица, помутившиеся глаза, сомкнутые губы.

А Ботез все говорил:

— Как видите, наша патриархальная Румыния превратилась в кипящий котел. Люди доведены до крайности. В коридорах ставки Антонеску подуло ветром безумия и распутства. Там, кажется, потеряли голову и не знают, где найти спасение. Глубоко уверен, что то, о чем я скажу далее, многих приведет в замешательство, но я считаю нечестным умолчать об этом. В противовес диктатуре Антонеску, его полиции и трибуналам, его неспособности ликвидировать беспорядок, который царит в стране, растет другая сила… Речь идет о коммунистической партии!

Далее слушать Голеску уже не мог, он резко вскочил на ноги и крикнул:

— Благодарим за такую силу! Ее «сладость» мы испробовали с тех пор, как сидим в лагере, и знаем, как она горька.

Присутствующие с изумлением посмотрели на комиссара, совершенно справедливо считая такое поведение по крайней мере скандальным. Но Молдовяну спокойно улыбался, словно не замечая этого. Наоборот, он, казалось, был доволен развитием беседы. На попытку доктора Анкуце возразить он сделал ему едва заметный знак успокоиться. Еще более распаляясь, Голеску обратился ко всем:

— Нам сейчас здесь, в сущности, обрисовали антипатриотическую, подрывную Румынию. Мы хотели бы заверить этого господина — ее апологета, что мы не признаем такой страны.

— Признаете или нет, — тут же ответил Ботез, — а она все-таки существует, господин полковник!

— В вашем экзальтированном воображении.

— Нет, в действительности, которую там никто не осмеливается отрицать.

— Если верить всему, о чем вы нам рассказывали, следовало бы заключить, что половина народа сидит в тюрьмах или ожидает расстрела.

— Большая часть населения страдает от войны.

— Пусть эти страдания касаются всех до единого.

— Того-то и боятся, что война вернется в Румынию.

— К счастью, у нас, как мне кажется, еще есть армия.

— В которой уже видны признаки разложения, господин полковник!

— Уж не хотите ли вы сказать, что и армия заражена коммунизмом?

— Нет! Но я буду вынужден сообщить и факты об армии, которые показывают, что недалек тот день, когда она пойдет за коммунистами.

— Если командовать ею будут такие, как вы.

— А может быть, более упорные, чем я.

— Предатели!