Лауренциу Фульга - Звезда доброй надежды

Но в тот день Корбу, казалось, был не в своей тарелке.

— Нет у меня времени, господин Новак! — отнекивался он. — Оставьте меня в покое!

Неожиданно вокруг них возникла тревожная суета. Доктора и сестры побежали в кабинет, больные заворочались в постелях, заходили по коридорам, из палаты в палату, шепотом передавая что-то непонятное, у всех на устах было имя Иоаны Молдовяну.

— Что с врачом? — в недоумении спросил Новак.

Корбу мрачно посмотрел на него, словно перед ним был неопределенный предмет, и глухо ответил изменившимся голосом:

— Заболела тифом…

Все собрались в кабинете, словно на академический конклав, предназначенный для раскрытия тайны жизни и смерти. В такой ситуации каждому следовало бы быть суровым, сосредоточенным, глубокомыслящим чудотворцем. Каждое молчание их должно было предвещать чудо, а каждое их слово — подтверждать его.

К несчастью, медики выглядели совсем по-другому. Они стояли угрюмые, хмурые, панически растерянные, почти окончательно сбитые с толку. Перед каким-нибудь другим больным у них нашлись бы силы делать замечания, смягчить возможные страхи и реагировать на происшедшее с медицинской доблестью и оперативностью, достойными их. Но перед Иоаной они окончательно растерялись. Вероятно, неожиданная ее болезнь заставила их испугаться и за свою жизнь. Тот факт, что их пригласили вырвать жену комиссара из лап смерти, напугал их настолько, что они даже не могли оценить всю реальность этого положения.

А Иоана лежала на топчане для осмотра, тело ее передергивали судороги, началась страшная лихорадка, голова бессильно откинулась в сторону. В бессознательном состоянии она все порывалась куда-то бежать, и лишь отсутствие сил не позволяло ей сделать это.

Штефан Корбу с ужасом смотрел на нее. Ее судороги отдавались в нем физической болью. В отчаянии он закричал оцепеневшим докторам:

— Да ради бога, сделайте что-нибудь! Спасите ее от смерти! Спасите, как она спасала других! Неужели ничего нельзя сделать? Именно ее вы не в состоянии спасти?

Сестра Фатима принесла ампулу, наполнила шприц и положила на край стола. Потом взяла руку Иоаны, перетянула выше локтя резиновым жгутом и стала ждать. Но у доктора Хараламба дрожали руки. Анкуце был подавлен. Ульман суетился, прикладывал руки к вискам. Михай Тот, похоже, считал эту затею бесполезной. Только финн Юсита взял себя в руки и решил сделать укол.

Наступило нервное ожидание. На эту сыворотку возлагались особые надежды, словно в ней были сосредоточены все рациональные и иррациональные решения для спасения Иоаны.

Наталья Ивановна, упав на колени, в оцепенении обхватила ноги Иоаны и беззвучно рыдала. Но чуда не произошло, больная продолжала гореть и стонать. Не замечаемый никем Штефан Корбу сидел, сжавшись, на полу около двери. Он не мог оторвать глаз от Иоаны, столь близкой и все же недоступной. Ему хотелось видеть ее живой, хотя где-то в душе он и считал ее потерянной. Он невольно прислушивался к голосам время от времени оправдывающихся врачей, слова которых только подчеркивали приговор:

— Не существует естественного иммунитета!

— Ей сделали профилактическую прививку, как и нам всем!

— Но эта прививка не дает абсолютного иммунитета.

— К несчастью, тифозное состояние усугублено дифтерийной ангиной.

— Комиссар знает?

— Я ему сказал. Он пошел вызвать по телефону машину.

— Да, надо немедленно везти ее в Горький!

— Мы сделали все, что в человеческих силах.

— Но еще есть надежда…

Корбу вздрогнул. Он одним взглядом окинул всех и мысленно закричал: «Какая? Скажите! В чем эта надежда состоит?»

— Было бы неплохо, если бы мы ошиблись в отношении дифтерийной ангины, — сказал Ульман. — Тогда она легче перенесла бы заболевание и…

Штефан Корбу уцепился за этот призрачный аргумент, как потерпевший кораблекрушение во время бури хватается за соломинку:

«Конечно вы ошиблись! Из тысячи симптомов, замеченных вами при первом осмотре, вы избрали как раз самые опасные. Вам изменило хладнокровие, и целая сумма субъективных факторов повлияла на способность правильно поставить диагноз болезни. Не обижайтесь на то, что я говорю вам правду в лицо. Я вас не обвиняю! Вы же сами пришли к этому. Я сам на вашем месте ошибся бы. Великий боже, конечно, вы ошиблись! Подождите только, и вы увидите, как она сразу встанет на ноги, чуть удивленная случаем, который ей пришлось пережить, удивленная тем, что вы собрались вокруг нее в столь печальном настроении».

И в самом деле, в следующее мгновение послышался тихий, мягкий, певучий голос Иоаны:

— Прошу вас, оставьте меня одну!

Врачи смиренно, с чувством того, что признают желание умирающего побыть в одиночестве, вышли. Один Штефан Корбу упрямо оставался, настойчиво веря в чудо. Он любил Иоану, так разве мог он покинуть ее в такой момент? Не вышла из комнаты и пожилая медсестра Наталья Ивановна, но ее присутствие ему не мешало. Штефану Корбу захотелось подойти к Иоане. Это был его единственный шанс. Единственное мгновение, о котором он мечтал столько времени. Она ведь не умрет. Его дыхание, любовный шепот, все, что столько раз думал ей сказать и никогда еще не говорил, молчаливое и безнадежное его обожание приведет в трепет материю клеток, и материя дрогнет, Иоана удивленно откроет глаза.

Рука Иоаны мягко повисла на краю топчана. Корбу обхватил ее своими ладонями:

— Госпожа Иоана… Госпожа Иоана…

В то же мгновение она неожиданно поднялась с постели и, шатаясь, пошла, стараясь найти руками опору. Корбу бросился помочь ей и обхватил ее за плечи руками поверх кофты, которую ей поспешила набросить Наталья Ивановна. Врачи, ожидавшие ее в коридоре, и больные, собравшиеся у двери, расступились.

Какое-то время Иоана пыталась самостоятельно держаться на ногах. Но это ей не удалось. Она качнулась и чуть не упала на ступеньках лестницы, но пошла дальше, шатаясь, как пьяная, между березами и скамейками парка. Ни одного слова, ни одного взгляда не было подарено человеку, который ее поддерживал. Она бессознательно стремилась к воротам лагеря. Корбу мог бы ее взять на руки и, вообразив, что она не больна, зарыться в ее пышные каштановые волосы. И если бы не было перед ними стен лагеря, а лишь только бесконечный лес, Корбу продолжал бы идти, неся ее на руках среди шумящих деревьев, по мягкой траве, при сводящем с ума лунном свете, чтобы остановиться где-нибудь…

Пустые мечтания! Как раз в тот момент, когда они достигай ворот, навстречу им вышел Молдовяну. Он взял жену на руки. Ему можно было брать ее на руки, зарываться лицом в ее пышные волосы! Ему разрешалось все! Воротам полагалось быть закрытыми, и вот они закрылась.

Кто не смеялся в детстве, тот никогда не будет смеяться взрослым. Кто в детстве слишком часто плакал, тот будет уметь подавлять в себе слезы. Кто не был любим никогда, тот в тысячу раз сильнее будет страдать по каждой потерянной любви!