Лауренциу Фульга - Звезда доброй надежды

Нами овладело непреодолимое желание говорить о тебе. Никогда еще столь исчерпывающе ярко не был воспроизведен образ женщины, нигде так не ощущалось столь явно твое присутствие, как во время нашей беседы с Тордаи. Я так увлекся разговором и показался Тордаи настолько странным, что он в волнении прошептал:

— Ты любил ее, Штефан Корбу!

Мне нечего было его бояться, и я утвердительно поправил его:

— Я люблю ее, Тордаи!

— Тогда как же ты можешь находиться здесь, где каждая вещь напоминает о ней? Как? Я бы на твоем месте, если бы был здоров…

Новак тогда каждый день подбивал меня на побег. Нашелся и третий — лейтенант Балтазар. И я почувствовал, что начинаю колебаться…»

То были ступеньки, по которым Штефан Корбу шел к развязке. Эти фразы, однако, только объясняли причины его дальнейших поступков. Но на деле все было куда сложнее. Началось это в первых числах июня, когда Барбу Балтазар возвратился из леса с бригадой лесорубов.

Балтазар нашел их в березовой роще, на скамейке. Было уже около полудня. Новак в который раз пытался уговорить Корбу принять участие в побеге. Впервые его доводы были встречены с подозрительной молчаливостью. Почти целый час Новак убеждал Штефана, но тот упорно молчал. Он сидел, опустив голову, и рисовал на сухом песке ивовым прутом странные геометрические фигуры, которые вдруг обретали вид женщин, чем-то похожих друг на друга. У всех одни и те же продолговатые лица с круглыми, как жемчуг, глазами, на плечах те же пряди волос, один и тот же рот, изображенный единой линией. Эти похожие одна на другую женщины, несмотря на то что возникали из углов и трапеций, овалов и простых сегментов, были чрезвычайно выразительны и реальны.

Новак, будучи не в состоянии более переносить молчание, схватил Штефана за плечи и повернул лицом к себе:

— Ты что, спятил? Или не хватает духу решиться?

Корбу бросил на него ничего не значащий затуманенный взгляд. На губах у него давно застыла горькая улыбка, предназначенная, несомненно, кому-то другому. Объятие рук Новака непроизвольно ослабло, и Корбу спокойно вернулся к прежнему состоянию.

— Потом поговорим, — прошептал он.

— Когда? — нетерпеливо спросил Новак.

— Завтра, послезавтра…

— Это значит, что…

— Да! Я решил. Но дай мне несколько дней, чтобы прийти в себя. Не так уж легко все это.

— Естественно, нелегко.

— Вот то-то и оно!

В парке никого не было. Под березами было прохладно даже в полдень. Но люди толпились между казармами, где ярко светило солнце. Одни стояли у стен, другие разлеглись под солнцем на деревянных скамейках, вынесенных наружу. День за днем все одно и то же, без перемен. Ничего необычного, никто ничего не старался придумывать, чтобы как-нибудь заполнить пустоту и отвлечься от грустных мыслей. История начиналась сразу же по ту сторону ворот лагеря и писалась без их участия.

— Страшное это чувство — жить и быть осужденным на существование вне мира! — произнес, помолчав, Корбу, имея в виду прежде всего себя. — Ты согласен?

Новак, довольный одержанной победой, пропустил его слова мимо ушей.

— Что? Ты что-то сказал?

— Да ничего, размышляю! — не желая ничего объяснять, так как Новак все равно ничего не понял бы, сказал Корбу. Потом невероятно грустным голосом добавил, подтвердив таким образом то смятение души, которым был охвачен: — Значит, бежим! Ты уверен, господин капитан, в успехе?

— Уверен! Должно удаться! — подтвердил тот со странной яростью. — Даю тебе два-три дня, чтобы ты пришел в себя, и после этого начнем подготовку.

— Хорошо, начнем!

Нельзя было сказать, что Корбу все еще колебался, но он ощущал, как незаметно в нем укореняется какое-то беспокойство. У него было такое впечатление, будто бы он стоит, склонившись над бортом, на высокой палубе, готовый вот-вот броситься в бездну, чтобы или преодолеть ярость течения или, напротив, утонуть в пенящихся волнах. Так что совершал он это в полном и твердом понимании происходящего, с точным до мелочей расчетом.

В этот момент в лагерь вошли бригады лесорубов. Увидев Корбу и Новака, Балтазар быстро отделился от своей группы и бегом бросился к ним.

Выглядел он возбужденным: блуждающий взгляд, сомкнутые губы. Из-под немецкой каски на лицо свисали пряди волос. Весь он был потный, френч расстегнут, казалось, все его массивное тело клокочет от необъяснимого кипения. Он остановился перед ними, широко расставив ноги. С чувством превосходства и суровости он вперил в них свой возбужденный взгляд и процедил сквозь зубы:

— Если и теперь торгуетесь, то вы просто идиоты. Я ухожу один, так как сыт по горло вашей болтовней… Вы слышали последние известия?

— Нет! — в один голос ответили Новак и Корбу. — А что случилось?

— Немцы начали наступление. Грандиозное! Такого еще не было с начала войны. Прямо на Москву. Вот!

Он бросил каску на скамейку и вытащил из кармана мятую газету.

— Я ее вытащил из кармана телогрейки начальника, — объяснил Балтазар. — Хочу опередить комиссара. Посмотрим, как нам теперь будет переводить последние известия Молдовяну.

— А пошел он к черту! — оборвал Балтазара Новак. — Читай!

Балтазар развернул газету и, как хорошо знающий русский язык, довольно быстро перевел слово в слово последние известия с фронта, опубликованные в «Известиях». Там говорилось, что за последние дни на курско-орловском и курско-белгородском направлениях противник развернул наступательные действия. Наступление его поддерживается большим числом бронетанковых частей, оснащенных новыми танками типа «Тигр», «Пантера» и самоходными пушками типа «Фердинанд». Советские войска оказывают упорное сопротивление…

— Остальное не интересно, — закончил он.

Новак взял из его рук газету и уставился в текст, словно загипнотизированный, хотя ничего в нем не понимал.

— Э, ты что, серьезно? — спросил он Балтазара. — Тут все так и написано?

— Что я, одурел выдумывать такое?

— За какое число газета?

— Вчерашняя. Сюда приходит на день позже. Помните, как там говорится в сообщении: за последние дни… противник развернул наступательные действия!.. За последние дни! — подчеркнул он еще раз. — А может, начал еще раньше, но русские только теперь решились сообщить о положении.

— Думаешь, события развиваются?

— Батенька капитан! — сказал Балтазар фамильярным тоном. — Ты же штабист, какого черта! Читай хоть немного между строчек, и ты поймешь, что русским труба.

— Возможно! — сказал Новак, все еще сомневаясь.

— Никакого «возможно», господин Новак! Это так же точно, как то, что я вижу вас, а вы меня.

— Почему ты так думаешь? — вмешался в разговор Корбу. — Может быть, русские сообщили об этом как раз потому, что события не получили своего развития.