Лауренциу Фульга - Звезда доброй надежды

— Как же бежать отсюда?

— М-да! — вздохнул Балтазар. — Десять дней ищу. Я издалека обследовал каждый метр стены. Мысленно перелез около каждой будки часового. Перебрал в уме тысячи вариантов. Но должен вам искренне сказать, что до сих пор не нашел верного решения.

Наступило тягостное молчание.

— Мы могли бы записаться в одну и ту же бригаду, — подумав, сказал Корбу. — А по дороге или в лесу…

— Нет! — грубо оборвал его Балтазар. — Я знаю, о чем ты думаешь.

— Тогда попробуем через баню! — предложил, дрожа от страха, Новак. — Это единственное здание, прилегающее к стене. Там пытался бежать Бланке. Пробьем дырку в стене и…

— Нет, нет, нет! — воскликнул уже возмущенно руководитель группы, — Понимаете, это самые ошибочные решения как раз потому, что такие же уже принимал Бланке. Вы знаете, чем закончились его попытки. Бежать днем из леса или по дороге означает обнаружить себя при первой же проверке. И менее чем через час тебя схватят. А для того чтобы проломать стену, надо заручиться поддержкой всех, кто работает в бане. Сложно и опасно! Кроме того, после истории с Кондейеску баня теперь на ночь закрывается. А между тем нам нужна по крайней мере одна ночь с того момента, когда тронемся в путь, до той поры, пока не начнется тревога. Значит, бежим с наступлением ночи.

— Но как? — раздраженно в один голос спросили Корбу и Новак.

— Еще не знаю. Найдем. Надо найти.

— День, час?

— День, час? — механически повторил Балтазар. — Это зависит от тысячи факторов, которые должны благоприятствовать один другому, а все вместе — нам. Оставьте это мне. Мы будем ежедневно встречаться здесь, словно бы случайно. А теперь хватит. Пошли в церковь.

Пленные толпились во дворе в ожидании обеда. Но впервые разговор шел не только о еде. Все горячо обсуждали распространившуюся по лагерю, как эпидемия, весть. Лишь только эти трое стояли у церковной стены, приложив руки к шероховатому камню, вполголоса произнося придуманную Балтазаром клятву. Все трое были страшно взволнованы, словно ожидали какого-то чуда…

Тяжелые тучи предвещали бурю, отчего на душе взбудораженных последними вестями пленных сделалось неспокойно. Они были не в состоянии сохранять равновесие между ясностью ума и разгулом фантазии. Ощущалось приближение сокрушающего урагана, под натиском которого, казалось, должно было обрушиться все то, что комиссары заложили в сознание людей. К событиям, рассказанным лесорубами, прибавились другие, не менее сенсационные и сбивающие с толку, вызывающие беспокойство, панику, хаос, смертельный страх и какой-то одурманивающий психоз заключенных в стенах лагеря людей.

Однажды утром финны не вышли на проверку. К величайшему изумлению всех, их казармы были пусты. Вероятно, финнов подняли глубокой ночью. Их заставили быстро собрать свои пожитки и увезли в неизвестном направлении.

В то же утро с молниеносной быстротой распространился слух на всех языках лагеря:

— Россия заключила перемирие с Финляндией с тем, чтобы снять силы с Карельского фронта.

Не успели успокоиться от одних вестей, как история повторилась с пленными генералами. Все румынские, немецкие, венгерские, итальянские генералы во главе с фельдмаршалом фон Паулюсом так же таинственно, как финны, исчезли из лагеря… Единственным именем, которое не фигурировало в списке ушедших из лагеря, было имя генерала Кондейеску, перемещение которого оказалось невозможным по состоянию его здоровья.

Разумеется, это единственное исключение не повлияло на распространение взволновавшего всех слуха:

— Под Курском взяты в плен два маршала и семь советских генералов. Москва предлагает любой обмен, лишь бы выйти сухими из воды…

Через каких-нибудь два дня после этого, около полудня, когда все грелись на солнце, в лагере появились четыре санитарные машины. Они подошли очень близко, одна к другой, задом к ступенькам госпиталя, откуда под непосредственным наблюдением полковника Девяткина, на этот раз у всех на виду, осторожно были погружены в машины все легочные больные, последние выздоравливающие после тифа и дизентерии, несколько сильно изуродованных войной инвалидов (Тернгрен, Хепинг, Тордаи, Марене) и генерал Кондейеску.

Теперь слуху нетрудно было обрести крылья…

— Русские готовятся к эвакуации. Начали с этих, чтобы потом было легче с нами, когда поведут по дороге…

Сообщения Советского информбюро и все известия относительно общего положения на фронтах переводились ежедневно на немецкий, румынский, венгерский, итальянский языки. Их вывешивали на специально устроенных стендах в секторе каждой национальности. Люди шли туда ни свет ни заря, отталкивали один другого, лишь бы поскорее узнать правду. Начинались споры, бурные комментарии. Не имея под рукой подробных карт, по которым можно было бы следить за конкретным развитием немецкого наступления, они напрягали до предела память и знания, связанные с районом Орла, Курска, Белгорода. Естественно, душой таких обсуждений были «штабисты», считавшие себя единственными специалистами, способными разгадать стремления немецкого командования, а также оборонные возможности советских войск. Они рисовали на земле главные географические пункты этой зоны, прикидывали в присутствии таращивших глаза наивных, непросвещенных в таких делах наблюдателей самые разгромные для советских войск варианты.

Конечно, вывод этих фанатиков был одним и тем же:

— Русских бьют! Падение Москвы неизбежно…

В один из последующих дней в высоком ясно-голубом небе, в лучах сверкающего солнца, когда звенящий воздух доносил из степей через стены трели жаворонка, на мгновение блеснул серебряный силуэт самолета. В то же утро на стенде вывесили сообщение о приеме посла Турции Народным комиссаром иностранных дел Советского Союза, который вручил послу дипломатическую ноту. Этот факт стал основой для новых слухов относительно того, что за самолет пролетел с севера на юг над самой Березовкой.

В таком нервозном состоянии игнорировалась любая логика, так как никто не хотел признавать ее и строил свои представления лишь на основании напряженности ситуации и новых тревожных слухов, овладевших нестойкими душами некоторых из военнопленных:

— Чрезвычайный посол Турции в СССР отправился в Анкару для того, чтобы начать переговоры с Германией относительно условий немедленной капитуляции России. Русские готовы пойти на любые жертвы, лишь бы спасти Москву…

Подобные слухи, преследовавшие одну и ту же цель, возникали бог знает по какой причине — из-за хмурого вида Девяткина или нервозности какого-нибудь комиссара, увеличения порции масла или замены махорки папиросами, выдачи жалованья пленным или посещения лагеря международной комиссией Красного Креста. Все эти слухи, таким образом, не оставались достоянием узкой национальной группы или какой-либо казармы. Напротив, они циркулировали неустанно из одного помещения в другое, отравляли души.