Лауренциу Фульга - Звезда доброй надежды

Но полковник и не думал его отпускать, так как еще не освободился от собственных терзаний. И он продолжал говорить с той же горечью и униженностью:

— На кого мне опереться? На Харитона? Харитон ждет не дождется отплатить мне за тот маскарад, который я разыграл, когда он убежал из госпиталя. На Ротару? Ты же сам слышал, как он клял меня с каждым встречным-поперечным за забастовку, и видел, как он после карантина стал увиваться за комиссаром. На Ботеза? Однажды я понадеялся на него, но с некоторых пор Анкуце перехватил его у меня, и теперь мы враги. На моих «штабистов»? Но сколько бы я ни думал, что знаю их как свои пять пальцев, каждый из них продолжает оставаться для меня загадкой. И не удивляйся, если завтра-послезавтра они скопом перейдут на сторону комиссара… Что меня связывает с этими людьми, с основной массой офицерства, что связывает? Лишь одно — я единственный буфер между ними и Молдовяну! И они рады, что в этом смысле я избавляю их от каких бы то ни было осложнений. Голеску кладет свою голову на плаху, а не они! Голеску борется со всеми невзгодами, а не они! Голеску грозит опасность, а им нет! Их единственная позиция — молчание. Приходит комиссар со своим докладом, они его слушают с тем же смирением, что и священника Георгиана во время церковной службы, и молчат. Появятся доктор Анкуце или Иоаким, плеснут им слегка в мозги антифашистской отравы, а они даже по отношению к ним безразличны и молчат. Более того, господин Паладе раздает им книги, они их берут, читают до одурения, клянут их про себя, но опять молчат. Что, разве они не станут подписывать листовки, обращения или откажутся выступить по радио? Черта с два! И это не исключено! Разве знаешь, что там зреет у комиссара с Девяткиным и у Влайку в Москве? А откуда знать, какой сюрприз преподнесут эти мои «штабисты» за ночь? Вот так-то, как кукушка, один от зари до зари с треклятыми вопросами и сомнениями. Новак, ты в самом деле веришь, что наши выиграют битву под Курском?

Новак резко вырвал свою руку из руки полковника и очумело посмотрел ему в глаза.

— А как же не верить? Что вы хотите этим сказать?

— А что, если вся эта свистопляска под Курском всего лишь пустой звук? — поспешил добавить Голеску, снова беря Новака за руку. — Ты задавался вопросом, что будет тогда?

— Но такое невозможно! — испуганно воскликнул капитан.

— Ничего нет невероятного на земле, Новак. И что, если после этого русские понесутся до самых границ Румынии? Ты задумывался над этим?

— Господин полковник, извините меня…

— Да что я, Новак, нам не простит жизнь! А если ты услышишь в один прекрасный день, что русские вторглись в Румынию и предали все огню и мечу? Ты думал о том, что будет после этого?

Новак в свою очередь глухим голосом, в котором звучали черные предчувствия, спросил:

— Вы думаете, что все это возможно?

На губах полковника появилась ироническая улыбка:

— Ты наивен, дорогой мой! Я хотел просто проверить тебя! Трудно ведь установить, в какой мере люди говорят правду. Я привел тебя сюда, чтобы ты понял, как я рассчитываю на битву под Курском, почему желаю, чтобы ваш побег удался, а ты выполнил бы свою задачу, которую я тебе доверил. Другой бы на моем месте попросил бы тебя в первую очередь побывать у своих. В то время как я…

— Я зайду, господин полковник! — взволнованно воскликнул Новак, словно этим простым согласием готов был положить конец столь неприятному разговору с полковником.

— Но видишь ли, я не стал тебя просить об этом.

— И все-таки, клянусь, я это сделаю!

— Даже прежде, чем увидишь жену?

Он ждал ответа, улыбаясь. Потом положил свою руку на руки Новака и добавил, кивая головой:

— Вот видишь, колеблешься. И правильно. Ты бежишь отсюда из-за навязчивой мысли, которая приняла образ твоей жены. Прежде всего тебе хочется обнять жену, насытиться ею, а уж потом начать все с самого начала. Только после этого, когда ты утолишь свою страсть, когда напомадишься перед зеркалом, наденешь парадную форму, отмоешься, позавтракаешь в постели или за столом, ты пойдешь и доложишь о нашей судьбе… Не так ли, разве я не прав?

Новак обхватил голову руками и застонал:

— Прошу вас, не говорите так! Я чувствую, что побегу прямо сейчас.

— И что же, она так же красива, как и на фотографии?

— Умопомрачительно хороша!

— А может быть, это только в твоем воображении?..

— Нет, нет! В самом деле, убийственно хороша!

— А фотография все там, под крышкой часов?

— Все там же.

— И все так же смотришь на нее, словно дотрагиваешься наяву?

— Так же.

— Представляю себе, как ты в темноте целыми часами таращишь на нее глаза…

— Любуюсь!

— И вероятно, представляешь себе каждую мелочь по дороге к своему дому.

— Да! Я дошел до того, что вижу даже задвижку у парадной двери! — пустился Новак неожиданно в огненный круг собственных воображений, опьяненный и раздавленный волною чувств. — Я дошел до того, что точно представляю себе час, когда открою дверь. Посмотрите! — Он вытащил тоненькую металлическую вещицу, которая заставила загореться его глаза. — Ключ от квартиры! Все время я держал его привязанным на шее, как медальон… Вы слышите меня? Вы следите за моими мыслями?

— Слушаю, Новак, слушаю!

— Случится это в полночь. Кругом полнейшая тишина, ни огонька. Я тихонечко, как воришка, прокрадусь босиком в дом. Мне нравится заставать ее спящей. И незаметно лягу рядом с ней в кровать… И, о господи, знаете, что случится тогда? Рассказать?

— Расскажи.

— А, нет! Нет! Я чувствую, что у меня вся кровь ударяет в голову. И зачем только возбуждать воспоминания именно о ней?

Голеску повернулся к нему всем корпусом и с невероятной грустью произнес:

— А вот у меня нет воспоминаний! Состарился я, и мне нечего вспомнить о чем-либо подобном. Как видишь, я довольствуюсь теми впечатлениями, которые мне достаются от других.

Много легенд рассказывалось в этом отношении по поводу Голеску. Люди передавали их шепотом, боясь, как бы он не узнал, что они раскрывают тайны, которые Голеску хотел навсегда спрятать за семью печатями. В одной из таких легенд говорилось, что его необычайно красивая невеста чуть ли не по дороге в церковь попала в катастрофу и умерла. В другой рассказывалось о молодой жене, такой же соблазнительно красивой, которая по каким-то непонятным причинам была вынуждена броситься под поезд всего через несколько дней после замужества. Наконец, в третьей, наиболее вероятной, объясняющей ту ненависть, которую питал Голеску к женщинам, говорилось о потрясающе очаровательной женщине, на которую все мужчины провинциального городка, куда молодого лейтенанта Голеску послали служить, смотрели как зачарованные и которая оставила своего мужа ради одного авантюриста из высшего света.