Вальтер Горриш - Звучащий след

Ахим так упруго приподнялся на носках, словно собирался броситься на меня. Он шумно и глубоко вдохнул воздух. Но потом, тотчас же овладев собой, спросил с самым непринужденным видом:

— Ты подслушивал?

— Подслушивал.

— В дюнах стоял?

— В дюнах.

— Сколько же ты хочешь? — От возмущения я онемел.

— Подумай как следует, — сказал Ахим ледяным тоном. — Можешь недурно заработать, да еще голову Герхарда в придачу получишь! Впрочем, — он деланно засмеялся, — Нетельбеку и «профессору» деньги еще тяжелей достаются. Сегодня после обеда они уже начали продавать рукописные памятки с важнейшими датами из биографии деятелей «Третьей империи». Пять франков все удовольствие. Присоединяйся к ним — неплохой заработок.

Настала моя очередь пружинить на носках.

— Ахим!

— Ну, чего тебе?

— Попробуй еще раз сравнить меня с Нетельбеком или с «профессором»…

— И что тогда?

— Тогда я дам тебе в морду.

Наступила тишина, которую нарушало лишь наше дыхание. Ахим стоял словно окаменев. Невыносимо медленно тянулись секунды. Наконец он сказал:

— Ну что ж, валяй!

И тут я окончательно растерялся: я услышал его приглушенный смех. Это было уже не тонкое блеющее хихиканье, нет, он смеялся от души и говорил с веселым озорством:

— Ну, валяй, чего стоишь!

— За что же? — спросил я, стыдясь того, что в голосе моем слышатся слезы.

— А за то, что я скотина.

Он схватил меня за плечи, потряс и, подхватив под руку, потащил за собой. Мы остановились возле самого камыша и уселись на землю. В мягком свете месяца камыш казался иссиня-черным. Темный свод неба словно покоился на стрельчатых стеблях, тянувшихся стеной до самого горизонта. Ахим указал рукой на месяц, бледный лик которого проступал сквозь колючую проволоку, и сказал с усмешкой:

— Того и гляди исцарапает себе нос.

Я промолчал.

У Ахима трезвый разум и смутные чувства переплетались самым странным образом. Так, несколько дней назад он потребовал, чтобы я распластался на животе и раскинул руки. Я поднял его на смех. «Нет, ты попробуй, — уговаривал он меня. — Знаешь, кажется, будто обнимаешь всю землю». В конце концов я уступил, чтобы сделать ему приятное. Но сколько я ни старался обнять весь мир, мне это не удалось. Зато в рот мне набился песок. Я долго отплевывался и ругался на чем свет стоит. Ахим был очень смущен.

В другой раз он сказал мне: «Вот ложись на спину и старайся смотреть только на небо. Небо, брат, что зеркальная линза: ловит все твои мысли и сводит их, словно в фокусе».

Я улегся на спину. «Только не скашивай глаза на кончик носа или на ресницы, иначе все пойдет насмарку», — пояснил Ахим.

Через несколько секунд у меня начали слезиться глаза. Больше он уже не приставал ко мне со своими опытами.

Я придвинулся к Ахиму.

— Закуришь? — и вытащил самый большой окурок.

Он чиркнул спичкой. Вспыхнул прямой, немигающий огонек.

— Что это за историю рассказал тебе матрос? — спросил Ахим.

— Про еврея одного, который бросился в море.

— А, знаю, — ответил Ахим со странной интонацией.

— Что, матрос и к тебе с ней приставал?

— Нет, — ответил Ахим.

— Откуда же ты про нее знаешь?

— Да уж знаю.

Я сидел, потирая в смущении пальцы. Месяц неторопливо высвобождался из проволоки. Море, подернутое рябью, напоминало огромную голубую скатерть в волнистых складках, усеянную сверкающими блестками. Чудесный мир мечты, светлый, как мелодия, которую недавно наигрывал Джеки… И вдруг царившая кругом тишина показалась мне гнетущей. Мне захотелось услышать чей-нибудь голос, на худой конец свой собственный.

— Ахим!

— Да?

— Больше я на эту удочку не клюну!

— На какую?

— Да на эту, с евреями.

— Сейчас дошло или раньше? — он не сводил с моих губ горящих глаз.

— Сейчас, — я описал рукой круг, указывая на море и горы, — уж если лягушки имеют право дышать, так Джеки и подавно. Или, может, он хуже лягушки?

— Нет, не хуже, — сказал Ахим. — Так, значит, это только сейчас пришло тебе в голову?

— Да. Я же сказал тебе.

— Не сердись. — По лицу Ахима пошли темные пятна. — Мне просто интересно, как это ты вдруг догадался, что и Джеки имеет право дышать. Может быть, история матроса так на тебя подействовала?

Я стоял, досадливо постукивая о песок пяткой.

— Может, и эта дикая история тоже. Знаешь, человек с дыркой в затылке ползет на четвереньках по палубе, как раненый зверь, нет, не очень-то приятное это зрелище. У меня мороз пошел по коже. — Если бы только он не улыбался. А хорошо все же, что этим скотам пришлось сожрать всю тухлую солонину.

— Вот, вот, над этим подумай. Это и есть главное, — перебил меня Ахим. Он сидел передо мной, неподвижный словно истукан, по-прежнему не сводя взора с моих губ.

Я с радостью почувствовал, как тает ком у меня в горле и как раздражение, которое вызывал у меня матрос, уступает место какому-то окрыляющему спокойствию, и я заговорил о вещах, которые прежде были замурованы где-то в глубине моей души. С небывалой еще легкостью нанизывал я слово на слово.

— Нетельбек и этот шакал с газетами. Скажи, пожалуйста, кто из них поступает как ариец и кто — как еврей? Можешь ты мне это сказать?

— Продолжай, — настойчиво произнес Ахим, — продолжай.

Я сравнил еще «профессора» с Розенбергом, и сравнение это было явно не в пользу «профессора».

— Как же еще можно судить о ценности человека, если не по его поступкам?

— Разумеется, — подтвердил Ахим.

Я рассказал ему обо всем — и о хорошем и о плохом, обо всем, что мне довелось испытать со времени нашего знакомства. И перебивая сам себя, я упрямо повторял все тот же вопрос: «Как же еще можно судить о ценности человека?» И Ахим все твердил свое «продолжай».

— И если бы не ты и не твои товарищи, я, верно, давно бы уже подох. И никто и не пожалел бы обо мне.

— Да брось ты, — отмахнулся Ахим.

Под конец я рассказал еще о Герхарде Кортене и о нашей последней встрече.

— Уж он-то ради старика Бибермана руку дал бы себе отрубить.

— Да он всегда был такой — товарища в беде не оставит, — подтвердил Ахим.

Слова эти больно кольнули меня. Я не хотел уступить Герхарду в великодушии. Я тут же предложил раздобыть тысячу франков, которые Ахим никак не мог собрать.

— Ну что ж, ловлю тебя на слове, — сказал Ахим, по-видимому нисколько не тронутый.

— Я желаю и Джеки выбраться отсюда, — продолжал я.

— Скажи пожалуйста!

Ахим вплотную приблизил свое лицо к моему. Я чувствовал его прерывистое дыхание. Мне удалось вывести его из равновесия, и он впервые не старался это скрыть.

— А почему ты хочешь ему помочь? — спросил Ахим.

Я пробормотал что-то о том, что он, мол, «свой парень».

— Жаль только, что у нас разная кровь в жилах течет.