Вальтер Горриш - Звучащий след

— Ну, смотри. — Мюллер, судя по всему, все еще пытался отговорить меня от моего намерения. — Ведь ты и по-другому можешь все исправить.

Исправить? Да я и не собирался ничего исправлять. Просто Ахим решил, что я такая же мразь, как «профессор» или Нетельбек. Вот я и вызвался помочь Герхарду. И кроме того, нужно признать, что я был по уши в долгу перед Ахимом и перед его товарищами за ту помощь, которую они мне оказали..

Я с досадой швырнул полотенце на ручку насоса.

— Знаешь ли, я хочу тебе только сказать, — пояснил Мюллер, размахивая ведром, — что история, которую проделали с Биберманом, это старый фокус. И при помощи этого фокуса всякие бессовестные ловкачи вечно обманывают народ.

— Может быть, ты и прав, — сказал я, фыркая под ледяной струей.

— Вот подходят они к тебе и говорят: «Ты, мол, очень хорош, не то что те, другие». И давай доказывать, что только, мол, наш народ замечательный. А для того, чтобы оставить нам одни добродетели, они щедро награждают нашими недостатками другие народы.

— Какие еще недостатки? — спросил я.

— Те самые, последствия которых испытал на себе Биберман.

— По-твоему, это только недостатки?

— Я пристально посмотрел на Мюллера. Он сидел на перевернутом ведре. Глаза его были непроницаемы, нижняя губа выпячена…

Кто-то вышел из нашего барака и направился к ручью. «За мятой пошел», — подумал я и снова ощутил саднящий привкус в горле.

— А по-твоему, это что? — спросил Мюллер.

— Подлость это, вот это что такое. Без пиджака, в одних шлепанцах и с доской на груди. И ни слуху, ни духу о нем больше.

— Вот в том-то все и дело, — сказал Мюллер, — добрые люди сражались с Биберманом и даже заметить не успели, как подорожали масло, сахар и мясо. Ну что, правильно я говорю?

Я молчал.

— А потом, — продолжал Мюллер, — мы получили пушки. Пушки вместо… Правильно?

Он поднял ведра, бросил на меня мрачный взгляд и, прихрамывая, удалился.

Над равниной гулял ветер — он остудил пышущую жаром печку. С гор повеяло запахом сена, и шалфея. Черная стена сланцевых скал сверкала на солнце, и сухой воздух был напоен дурманящими ароматами. Покуда я готовил первую заварку, мои постоянные клиенты заняли свои обычные места на песке. Только место старика, который требовал у меня спички в еврейском бараке, пустовало. Куда это он запропастился? Мне решительно не хватало знакомой фигуры на привычном месте. Безотчетно приставив ладонь козырьком ко лбу, я оглянулся. Я увидел бараки, дюны, обитателей лагеря — некоторые разгуливали нагишом, другие были в трусиках. Том, облаченный по обыкновению в синюю матросскую куртку, слонялся у недостроенного барака. На «толкучке» еще никого не было.

Один из интернированных, плешивый тип, которого за трескучий голос прозвали «мотоцикл», сонно пробурчал:

— Новые прибудут только завтра.

«Ну и слава богу», — мелькнуло у меня в голове; я все еще никак не мог придумать, как же мне раздобыть тысячу франков. В поле по ту сторону колючей проволоки женщины пололи кукурузу. Бочонок стоял, опершись на винтовку, лениво посматривая на склонившихся женщин. В очертаниях долины, словно в застывшем ручье, повторялись контуры хребта. На северо-западе, на самом горизонте, виднелись пологие холмы. За ними сразу же вздымался крутой утес. Узкие тропы змейками ползли вверх к скалистой вершине. Тут и там виднелись хутора, утопающие в садах. Я смотрел на эту знакомую картину, и мне вдруг стало грустно. Старика нигде не было видно.

Печка уже накалилась, но я открыл поддувало, чтобы огонь разгорелся еще сильней. Ведро с кофе стояло на печке с подветренной стороны. Я подвинул его влево, потом вправо, и в конце концов оно снова оказалось на прежнем месте. Вода еще не закипела — можно было и посидеть. Но я продолжал стоять. Потом я обошел еще раз вокруг печки и убедился, что все в полном порядке. Молотый кофе висел в полотняном-мешочке над ведром. Нет, все решительно было на своих местах. Только старика не было.

— Когда же наконец будет кофе? — протянул кто-то, зевая.

— Сейчас! — раздраженно крикнул я.

Вопрошавший, на котором были только до блеска начищенные туфли и шляпа, пробурчал:

— Спокойно. В такую жару нервным людям обеспечен разрыв сердца. Плохая реклама для нашего роскошного курорта.

Он был рабочий-машиностроитель, с тяжелыми руками, разъеденными смазочным маслом. Когда началась война, его постигла та же участь, что и меня… Улыбаясь во весь рот, рабочий уверял, что в лагере наступила лучшая пора его жизни. Вот только жратвы маловато. Его улыбка разозлила меня, и я так тряхнул печку, что над ней поднялось облако пепла… Наконец вода закипела. Покуда я заваривал кофе, возле кухни собрались добровольцы, приходившие чистить картофель. Вознаграждением их был ворованный картофель, который они выносили из кухни, пряча под платьем. Кроме Тома, только они в лагере ходили одетые. Вода очень медленно просачивалась сквозь полотняный фильтр, и я не начинал еще разливать кофе. Вдруг я заметил, что торгаши, собравшиеся возле «толкучки», заволновались.

За проволокой, неся на спине мешок, появился Бочонок. Торговцы моментально построились клином, а Том, словно ястреб, взмывающий в небо, оторвался от столба, который он подпирал плечом, и в один миг оказался во главе боевого строя. Красный шарф пламенем полыхал у него за плечами. Клин врезался в ревущую толпу. Пробившись к Бочонку, Том схватил заветный мешок и вместе со своей шайкой скрылся за углом ближайшего барака.

Мое варево поспело. Я принялся разносить кофе. Ахим тем временем притащил воду для новой заварки. «Кому кофе?» — кричал я в открытые настежь двери бараков. Но еврейский барак я обошел стороной. С пустым ведром я снова прибежал к печке. Куда только запропастился старик?

И вот ведро снова до краев полно кофе. Зрители мои укрылись в тени барака; с крыши его свисала мягкая черная сосулька из смолы. В левом углу под выступающей крышей, покачиваясь, сидел матрос; его загорелое тело, увенчанное костлявой головой, напоминало выветренный обломок прибрежной скалы. Кругом стояла мертвая тишина.

— Ну и жарища, — сказал матрос.

Я посмотрел в его сторону. Место старика, возле самой двери, по-прежнему пустовало.

Тень от проволоки переползла через гребень дюн. Уже полдень, подумал я, увидев, что раздатчики несут из кухни котлы с супом. Потом я долго стоял в задумчивости, помешивая ложкой жидкую похлебку. Джеки причмокнул. Я взял свою банку и вылил из нее суп в банку Джеки.

— Что с тобой? — простонал он с удивлением. — Уж не спятил ли ты?

Стараясь продлить наслаждение, Джеки полоскал супом рот, надувая щеки после каждого глотка. Наконец царапанье ложек по днищам прекратилось. Джеки захрапел, положив руки под голову. Я подождал, покуда все заснули, и поднялся.