Вальтер Горриш - Звучащий след

— Куда это ты?

— Воздухом подышать.

Ахим недоверчиво поглядел на меня.

— Да выбрось ты из головы эту тысячу… — он посмотрел пустым взглядом в пространство. — Я ведь пошутил. Забудь про нее!

— Мне надо за печкой последить, — сказал я, переминаясь с ноги на ногу.

— А ты подкинь немного кокса, она и не затухнет.

Ахим приподнялся, опираясь на локти.

— Начнем сегодня пораньше варить? Мне нужно еще посмотреть больного — бедняга недолго протянет.

— Ты уверен?

Ахим повел плечами.

— Старику за семьдесят, а у него, очевидно, тиф. Что тут поделаешь. Ты чего? — спросил он, увидев, как напряженно я вглядываюсь в море, сквозь дырку в дощатой стене.

— Так. Пойду.

И я медленно вышел из барака.

Очутившись за дверью, я побежал к печке и остановился здесь в полной растерянности. Я стоял и смотрел на уголь, который прошуровал перед самым обедом. Угли потрескивали, синие язычки пламени пробивались сквозь них.

Я повернул в сторону барака. Да, именно там обычно сидел старик, вытянув короткие ножки… Мне казалось, что место на стене, к которому он всегда прижимался спиной, вытерлось и стало чуть светлее.

Я обошел барак. Солнце беспрерывно слало на дюны раскаленные волны воздуха. Море, обессиленное борьбой, покорно лизало каменные ступни скалы.

Я оглянулся и вдруг на плоском, казалось, бесконечном пустыре между насосом и бараками увидел сидящего человека. Это был старик. Изодранное в лохмотья одеяло свисало с его плеч, седые космы выбились из-под черной ермолки. Я бегом бросился к нему. Раскаленный песок набился мне в башмаки.

— Вы больны? Что с вами?

Я осторожно дотронулся кончиками пальцев до его сгорбленных плеч.

Старик медленно поднял низко опущенную голову. Глаза его, казалось подернутые пылью, бессмысленно уставились в пространство.

— Сними камень у меня с головы, — закричал он вдруг высоким детским голосом.

Окончательно растерявшись, я снял с него ермолку и увидел на белом лысом черепе длинный багровый рубец, который начинался от лба и тянулся до самого затылка. Этот шрам остался у него как память о «хрустальной ночи». Я сам слышал, как он рассказывал об этом во время одной из долгих бесед у печки. Его ударили четырехгранным железным бруском — больше он ничего не помнил.

Я провел кончиками пальцев по его редким волосам.

— Хорошо! — сказал старик. Взгляд его словно прорвал пелену, затянувшую глаза. Он откинул голову и задумчиво смотрел на меня.

— Скверная у тебя вышла история с Ябовским и его собакой, — сказал он ясным голосом.

— Я до самого вечера таскал воду на кухню, только чтобы накормить щенка, — пояснил я торопливо. — Мне было жаль собаку, да и самого Ябовского там у проволоки. Вот я и натаскал воды и достал кости для Бобби.

— Жизнь слагается из страданий, — произнес старик. — Только добрые дела уменьшают страдания. Каждый раз, когда ты совершишь добрый поступок, ты почувствуешь себя счастливым.

Я пристально смотрел на дряблые щеки, на широкий лоб старика. Сгорбившись на песке, он напоминал сухой пенек. И тут в голову мне пришла нелепая мысль.

— Не знаете ли вы случайно некоего Бибермана? Много лет назад он одолжил мне пятьсот марок. С тех пор я его больше не видел. А вы, небось, знаете Бибермана? Ну, разумеется, знаете, — говорил я, стараясь убедить старика. — Сейчас я принесу вам кофе, мы поставим его вам в счет, а деньги вы отдадите потом Биберману.

Старик сидел молча, слегка покачиваясь. Казалось, он старался стряхнуть с себя зной.

— Вы посидите здесь, я сейчас сбегаю принесу вам кофе. Вам сразу станет легче.

И я что было мочи побежал к печке. Вернуть пятьсот марок — отдать долг не деньгами, так кофе. Действительно блестящая идея. Тогда уж ни один еврей не скажет: этот вот должен мне пятьсот марок.

Уходя, я забыл открыть вьюшку, и огонь в печке теперь погас. Ругаясь, я прочистил колосники, наложил в печку щепок, бумаги и снова растопил ее. С нетерпением я смотрел на огонь. Он еле тлел. Старик сидел на песке и ждал меня, а я от нетерпения переминался с ноги на ногу. Наконец, в консервной банке с водой, которую я подвесил над огнем, начали подниматься крошечные пузырьки. Как только закипела вода, я заварил кофе и кинулся назад к старику. Я шел быстро, не отрывая взгляда от банки, которую наполнил кофе до самых краев. Но когда я наконец пришел на то место, где оставил старика, там никого не было. Только две легкие бороздки остались в песке — след от его колен. Нагнувшись, я медленно шел по следу. С моря повеял легкий ветер. Шуршал сухой раскаленный песок, нудное стрекотанье доносилось из камышей, в небе висело раскаленное добела солнце, от которого, казалось, густела и затвердевала в жилах кровь. В ушах у меня стоял неумолчный монотонный гул…

Я услышал звон разбитой витрины. По тускло освещенной улице бежали озверевшие люди, топча выброшенные на мостовую товары. В дверь лавки посыпались удары. Вот взметнулся четырехгранный брусок. Короткий вопль — и человек, на которого обрушился удар, зашатался и рухнул на землю.

С рассеченного лба текут темные капли крови, стекают на мостовую, — точка, тире, точка. Когда же это было? Пятьдесят лет назад? Ну и времена были тогда! Или, может, все это случилось всего пять лет назад? Вот проклятущий матрос — и кто его только за язык дергал!

Глазам смотреть больно на сверкающий песок…

Образ умирающего старика все время стоял у меня перед глазами, пока я шел по его следу к кухонному бараку.

Скрипнула дверь, из барака вышел повар и посмотрел на небо.

След вдруг круто повернул к лагерным воротам. Что могло там понадобиться старику? Неужто ему приятней сидеть, прислонившись к мачте, чем находиться под присмотром повара? Тьфу ты черт, и взбредет же такое в голову. Проклятый матрос, пропади ты пропадом!

Неподалеку от кухни старик, как видно, присел отдохнуть. Об этом можно было судить по отпечаткам его коленей — маленьким ямкам в песке; рядом виднелись отпечатки растопыренных пальцев.

…Интересно, сколько времени прошло, покуда он понял, что улыбка не поможет ему, покуда жуткое безразличие матросов, толпившихся у поручней, заставило его принять решение?

Следы тянулись еще немного, до ограды, потом повернули назад к бараку, словно подтверждая, что старик готов принять последнее решение.

И с чего это повар уставился в небо? Лучше бы, свинья этакая, смотрел за своими котлами, а то песок так и хрустит на зубах. Ей-богу, надо будет всю кухню в щепки разнести, если нам в еде еще раз попадется песок.

В тени еврейского барака сегодня против обыкновения не было ни одного человека. Унылый пустырь, желтые песчаные волны, по которым тянулся след умирающего. Раскаленный песок набился мне в ботинки и до крови растер ноги. На пороге барака мне преградил путь старик с костылем.