Вальтер Горриш - Звучащий след

А вот товарищам Ахима, казалось, все было нипочем. Словно проповедники, обходили они барак за бараком, подсаживались к группам растерянных, павших духом людей и пытались любой ценой укрепить антигитлеровские настроения.

Но я часто дивился тому, что самые умные среди них поступали особенно опрометчиво. Каждое слово, срывавшееся у них с уст, могло в недалеком будущем привести их на плаху. И все-таки меня восхищало бесстрашие, с которым они пропагандировали свои идеи.

— Ну год, самое большее, впаяют мне, дураку, — разливался Нетельбек. — А вы как думаете?

Слушая ответы окружающих Нетельбека лагерников, я понял, что они охвачены такой же паникой, как к он… Я совсем перестал прислушиваться к их разговору. Порыв ветра подхватил пыльное облако и понес его в сторону виноградников. На мгновение какой-то металлический предмет сверкнул на солнце — быть может, замок на чемодане Герхарда, почем знать? Стоявшие позади меня приводили все более веские доводы, смягчающие их вину, и надеялись на самое легкое наказание. А Нетельбек, тот в мечтах уже покинул тюремную камеру и, очутившись на свободе, жарил омлет за омлетом.

Он так подробно описывал их, что передо мной невольно возникло видение белого хрустящего хлеба. Я был неприхотлив, и с легкостью готов был бы отказаться от всех чудес кулинарии, с меня было довольно и простого белого хлеба. В носу у меня защекотало от теплого пряного запаха свежих дрожжей. Машинально пережевывая, я открыл было рот, но ощутил лишь вкус жидкой слюны. Это ощущение было тем мучительнее, чем яснее я сознавал, что в моей власти утолить свой голод. Рука моя сжимала в кармане тысячу франков. Цена жизни Герхарда, но и цена буханки белого хлеба.

«Животное наедается всюду, где только находит пищу. Оно лишено воображения и не ведает мук совести, которые подчас испытывает человек, но есть люди, что собаки — кто бросил им кость, тот и хозяин», — сказал вчера Мюллер.

По характеру Нетельбек бесспорно очень напоминал зверей этой породы. Он уже сейчас предвкушал вкус объедков, которые ему швырнут будущие его хозяева. Всего только полтора года — а там можно опять жарить омлеты. От слов его на меня повеяло холодом и плесенью. Захотелось отойти куда-нибудь подальше, но я не мог и шага сделать в окружающей меня толчее.

Мой нос покрыли щекочущие капли пота. Я не отрывал глаз от облака пыли, поднимавшегося над шоссе, словно пытаясь взглядом притянуть к себе идущих. Что они ползут еле-еле? Могли бы шагу прибавить! Мне стало страшно. А что, если они придут слишком поздно? Что, если голод меня одолеет? Что станется тогда с Герхардом Кортеном?

«Уж он-то не пропадет», — сказал мне его отец.

Я пришел к ним в тот раз после долгого перерыва. Это было уже несколько лет тому назад. Моя мать заболела и послала меня к Кортенам отнести в починку башмаки. Склонив голову, украшенную козлиной бородкой и очками в тяжелой никелевой оправе, сползавшими ему на нос, старик ловко пришивал подошву.

— А ты с чего это вдруг о Герхарде спрашиваешь? — сказал он язвительно.

В знакомых зеленых клетках по-прежнему сидели три канарейки. Мы с Герхардом собирали для них в березовой роще первинки подснежники, белые прозрачные цветы, притаившиеся под талым снежным покровом. Старик зачищал подметку, и обрезки кожи сыпались на его синий фартук.

— Он головой рисковал ради Бибермана. А вот у одного моего приятеля куда больше оснований было помочь старику, но он и не подумал этого сделать.

Я стоял красный как рак в багровых отблесках солнца, проникавших в подвальную мастерскую Кортена.

— Я слышал, ты поступил учиться, хочешь стать чертежником, конструктором? Что ж, коли выбьешься в люди, мать сможет наконец отдохнуть. О Герхарде не беспокойся. Всегда найдется человек, который ему поможет.

И ведь нашелся такой человек — я сам! Знай я это в то время, я не покраснел бы так от стыда.

Вновь прибывшие подошли к лагерным воротам. Послышались взаимные приветствия.

— Скажи, пожалуйста, как ты торопишься! — крикнул Мюллер, увидев знакомого.

Приземистый человек лет сорока, к которому были обращены эти слова, долго сморкался, чихая пылью. Его заросшее щетиной лицо казалось обсыпанным мукой. Увидев Мюллера, он расплылся в улыбке, и тысяча морщинок прорезали гипсовую маску, покрывшую его лицо.

— К тебе спешу, Погани. Просто жить без тебя больше не могу.

Я искал взглядом Кортена. И через несколько минут нашел. Я узнал его по узкой талии и мощным, чуть сгорбленным плечам — он шел фланговым.

— Герхард! — Но он не видел меня.

В сопровождении конвоиров прибывшие направились к соседним строениям. Мы пустились бежать вдоль проволочного заграждения и метра через два увидели, как новых распределяют по пустовавшим баракам. Пробегая мимо строящегося лазарета, я столкнулся с Ахимом.

— Герхард здесь! — крикнул я.

Ахим помахал рукой.

— Знаю. Через полчаса он выйдет к проволоке.

И он с гордостью показал на стройку.

— В лазарете настелят настоящий пол и окна будут..

— Ясное дело, и крыша, — нетерпеливо перебил я.

Ахим с удовлетворением поглядел на балки.

— Раз есть крыша над головой, сразу чувствуешь себя вроде как дома.

Дома! Никогда и нигде я не слышал так часто этого слова, как здесь в лагере от друзей Ахима, Это было заклинанье, чудодейственное средство, возвращавшее силы самым измученным. Дом, Германия, родина.

Ахим с нескрываемым интересом разглядывал люден, которые толпились здесь, наблюдая за вновь прибывшими. Но, однако, по тому, как подергивалась его губа, я понял, что мысли Ахима далеко.

— Я напишу тебе после, когда все немного уляжется, — сказал я под влиянием охватившего меня чувства.

— Ну что за церемонии? Я сам к тебе пожалую, когда ты и не будешь меня ждать. — Исхудалое лицо Ахима просияло. — А почему бы мне не навестить тебя, в самом деле?

Неужели он все еще верил, что в Германии свергнут нацистов? Или может быть? У меня мелькнуло внезапное подозрение, и я сразу перевел разговор на Нетельбека. Хотя я всей душой желал, чтобы Ахим и его группа поняли бессмысленность своего сопротивления, но думать, что они сдадутся, было неприятно. Неужели они уступят на радость Нетельбеку и «профессору»? Ахим и Мюллер? Эти орлы среди стервятников! Я почувствовал, как у меня мороз пошел по коже.

— С медицинской точки зрения, — сказал Ахим, — Нетельбек болен: помешательство на почве голода. Все его мысли сосредоточены только на еде, а эта мысль прожорливей голодного волка, она пожирает все другие. Но без мыслей нет человека. Остается только…

— Пес, как говорит Мюллер, — прервал я его.

Ахим раздумчиво пощипывал заросший щетиной подбородок.

— Уж Мюллер за словом в карман не полезет, — усмехнулся он и посмотрел на меня с таким же удовольствием, с каким только что смотрел на недостроенный барак.