Вальтер Горриш - Звучащий след

— Вам здесь делать нечего, — сказал он грубо.

Я повернулся.

— Гопля, — неожиданно проскрипел рядом со мной «профессор». — Нельзя ли поосторожней?

Толстяк вышел из кухни, где под надзором повара чистил картофель. Он жадно покосился на консервную банку, которую я держал в руках. У него на глазах я выплеснул ее содержимое себе под ноги. Песок поглотил влагу, словно измученный жаждой зверь.

Старик умер незадолго до ужина. Санитары, которые пришли, чтобы забрать его в лазарет, вынесли уже мертвое тело. Я проводил их до ворот, и здесь, прижавшись грудью к проволоке, смотрел вслед четырем носильщикам, пока они вместе со своей ношей не погрузились в машину. Тогда я повернулся и направился к дюнам и тут обнаружил, что рядом со мной бежит Том. Как видно, он давно поджидал меня. Я шел быстро. Еле поспевая за мной, Том проворчал:

— Куда ты несешься сломя голову? От такой прогулки похлебка в брюхе и то скиснет.

Но я продолжал шагать по шуршащему песку и слышал, как тяжело пыхтит и отдувается Том. Дела его шли в гору, и он успел раздобреть.

Вечерний воздух переливался расплавленным серебром, потом начал медленно синеть, принимая стальной оттенок. Где-то вдали, вероятно возле колонки, переругивались чьи-то голоса да раздавалось глухое звяканье котлов. «Да, — подумал я, — старик покончил все счеты с жизнью, прыгнул за борт». Но где же обещанная развязка? Идея фюрера восторжествовала: его люди победили, а матрос — пустомеля.

Бранясь, Том продолжал семенить рядом со мной.

Мне-то что за дело до старика? Я ведь даже и не знал его. Никогда прежде не видел. Любой человек в лагере мог засвидетельствовать, что у меня не было с ним ничего общего. Том прав. Бегу, как на пожар. Я замедлил шаг, и Том, облегченно вздохнув, стал рассказывать:

— Выхожу это я из барака. Смотрю, стоят напротив двери пятеро каких-то типов и глаз с меня не сводят. Я — раз, повернулся кругом и кричу, будто кому-то в барак: «Нынче вечером я у Эрвина Экнера», — а сам слушаю. Ясное дело — оттуда ни звука. А я закивал и кричу еще громче: «Вот-вот, у того самого Экнера, который с Мюллером и Ахимом дружит». Ну, те пятеро, как услышали, пошли прочь не солоно хлебавши.

Значит, моя дружба с Ахимом и его людьми отпугнула этих молодчиков и они оставили Тома в покое?

Группа Ахима взяла на себя наблюдение за порядком в лагере, который вмещал до восьмидесяти тысяч человек. У нас случались ночные грабежи — ударят жертву дубинкой по голове, и платье с ботинками только и видел. Такие случаи Ахим и его друзья карали быстро и беспощадно, выступая против грабителя единым фронтом. У Ахима были люди в разных бараках, и поэтому они всегда знали все, что делалось в лагере. Стоило только кого-нибудь уличить в воровстве, и вору не выдавали паек до тех пор, покуда он не возвращал украденное. Ему ничего не оставалось делать! Ведь весь барак, как один человек, клятвенно заверял начальство, что именно ему-то самому первому выдали положенную порцию. Один из заключенных, укравший бумажник и часы у своего соседа, со слезами клялся трое суток подряд, что ни в чем не виноват. А на четвертый день, ругая на чем свет стоит евреев и всех прочих «неполноценных», вернул свою добычу.

Вертя головой во все стороны и напоминая возбужденного петуха, Том сказал:

— Эта банда выслеживает меня. Не могу же я из-за них засветло прятаться в бараке.

— А ты ступай погулять, — посоветовал я.

— Одному мне гулять нельзя, — возразил Том. — Я же тебе говорю, они хотят меня ограбить.

Я посмотрел на грубую матросскую куртку Тома, карманы на ней так и отдувались. Он всегда таскал с собой все свое добро. Спрятать его было решительно негде. Но именно потому он и стоял в центре общественного внимания, что таскал при себе целую лавку.

— Пожалуйста, не бросай меня, — сказал он умоляюще.

— А что ты за это дашь? — спросил я деловито.

Тома нисколько не удивило то, что ему придется платить. Он улыбнулся той добродушной и простоватой улыбкой, как всегда, когда ему приходилось обделывать свои дела. Но я остался непреклонен и сурово смотрел на него.

— Сколько?

Том судорожно облизнул губы.

— Пачку сигарет.

Он ответил так поспешно, что мне сразу стало ясно, он уже заранее решил, сколько будет платить своему телохранителю. На воле пачка сигарет стоила четыре с половиной франка, в лагере четыреста пятьдесят. Почти половину тех денег, которые были нужны мне для бегства Герхарда. У меня даже дух захватило. Но я взял себя в руки и пробурчал:

— Идет, но только за каждый вечер.

— Выжига! — у Тома заходил кадык. Словно защищаясь, он прижал ладони к своим набитым карманам.

— Ах ты кровосос, — сказал я. — По мне, пропадай ты пропадом. Пойдешь в дюны и не вернешься. Не ты первый, не ты последний. Долго ли труп в песок закопать? А потом скажут, сбежал — и все тут.

Лицо Тома приняло неописуемое выражение.

— Хорошо! Все равно назад мне пути нет, — сказал он, и в голосе его послышались хвастливые нотки. — У меня, брат, рыльце в пушку.

И он рассказал, что два года назад, отбывая трудовую повинность в деревне, он поджег амбар у крестьянина, угостившего его пинком в зад. Потом он бежал во Францию, но в иностранный легион его не приняли. Врач сказал — золотуха.

— Мне ведь тоже нелегко приходится, — сказал Том и провел обшлагом куртки по глазам. — Скинул бы ты немного!

Мы сошлись на двух пачках сигарет за неделю, иначе сказать, на тысяче франков за восемь вечеров. Я тотчас потребовал, чтобы он уплатил мне тысячу франков вперед. Вот так я и стал телохранителем Тома.

Лишь краем уха слушал я болтовню Нетельбека, рассуждавшего о том, как нужно готовить настоящий омлет. Во время своих туристских походов он ел только омлеты, поведал Нетельбек своим слушателям. «Что за дурацкая болтовня», — подумалось мне. Я стоял у ворот лагеря, охваченный таким же нетерпением, как и все, кто собрался здесь, и смотрел вдаль, ожидая, когда же наконец по ту сторону колючей проволоки из медленно приближавшейся тучи пыли появятся новички. Но они были еще довольно далеко.

Местами линия шоссе, по которому к нам шло пополнение, пропадала в ложбинах. Но ложбинки эти были не так глубоки, чтобы скрыть тучу пыли. Туча плыла от поворота к повороту, поднимаясь над краями узких продольных балок, где терялось шоссе.

— Раньше я всегда шел своим путем, — услышал я голос Нетельбека. — А потом любители ходить скопом уговорили меня присоединиться к ним. Сами видите, до чего это меня довело.

Я отвернулся от говорившего. Но я слышал звук его голоса и ясно представлял себе затравленное выражение его влажных глаз. Всякий, кому довелось наблюдать, как менялись настроения интернированных по мере продвижения войск на фронте, сразу понял бы, поглядев на Нетельбека: этот решил спасти свою шкуру!