Диан Дюкре - Забытые

А теперь от Лизиной ступни к нему устремляется электрический ток и быстро бежит к его сердцу, в то время как на улице гремит гром. В Пиренеях начинается первая гроза. Женщины засыпают вопросами Педро, которого Сюзанна только что оставила в покое. Они сгорают от нетерпения: им хочется узнать новости. Что происходит в мире? Раздавит ли рейх, эта массивная туша, вскормленная фанатизмом и слепым повиновением, человеческую свободу?

– Se prepara el armisticio [49], – отвечает Педро.

Но никто его не понимает.

– Armisticio ? – переспрашивает Сюзанна, показывая на него пальцем.

Девушка не знает его фамилии и решает, что это она и есть.

– Si, armisticio [50], – отвечает Педро.

– Armisticio ! Иди-ка сюда, парень! – говорит Сюзанна, снова прижимаясь к его губам, решив не давать испанцу дышать другим воздухом, кроме того, который выходит из ее уст.

В такие моменты мировая история кажется не такой уж и ужасной.

Только Ханна Арендт отдает себе отчет в том, что затевается в мире, в каждом из ее слов звучат драматизм и тревога. Она все время спрашивает себя, сколько времени осталось до того момента, когда Гитлер до них доберется. Коллективный суицид мог бы стать протестом, красноречиво свидетельствующим об их настроениях. Он мог бы выбить почву из-под ног у тирана, отнять у палача удовольствие убивать. Жить или умереть? Ханна выбрала третий путь: следить за собой, как никогда раньше. Есть огромное желание сесть, опустить руки и жаловаться на судьбу, отказаться от своих желаний и умереть. Но тьма охватывает только тех, кто безропотно ей подчиняется. Ничто не спасет их, только желание жить. Нужно не сдаваться окружающему их убожеству, мечтать без меры, без цели. Ханна отчитывает своих соседок по бараку. То, как они выглядят, зависит только от них. Нужно держаться с достоинством, стоя посреди пустоты, иметь храбрость оставаться красивой, когда тебя хотят уничтожить. Ее слова вызывают много споров.

– Быть красивыми! Какая замечательная идея! – возмущенно восклицает Дита. – Да ни одна из нас не хочет, чтобы эсэсовцы увидели ее в таком виде. Так они наверняка оставят нас подыхать!

У красавицы актрисы начались проблемы с волосами: они отросли и у корней стал виден их настоящий цвет – темно-русый.

– Я парикмахер, – говорит Йоханна, венгерка с пепельными от природы волосами.

Поднялось множество рук, и Йоханна испугалась, что не сможет угодить всем желающим. Тюфяк, на котором обычно спала проститутка, обслуживающая Грюмо, реквизирован. Нужна краска. У лояльно настроенных охранников удается раздобыть перекись водорода: женщины говорят, что она нужна им для того, чтобы обрабатывать царапины. Сюзанна предоставляет в распоряжение подруг свои запасы бигуди и просит Педро порезать колючую проволоку на кусочки – они послужат шпильками. На веревках, принесенных ниспосланными провидением испанцами, натягивают покрывало, и парикмахерская мадемуазель Йоханны готова к открытию. Она всегда мечтала заниматься этим во Франции, и хоть они, конечно, не в Париже, но теперь у нее есть свой салон и она испытывает невероятную гордость.

В сумерках, в грязном бараке, женщины, сидя по двое или по трое на пыльных тюфяках, распределяют между собой обязанности. Матильду Женевьеву повышают в должности: из хлебореза она превращается в мастера маникюра. Ни у кого нет большого зеркала, поэтому каждая находит себе напарницу, которая станет ее глазами. Ей поручают главное – подчеркнуть карандашом изгиб бровей. Лиза вынимает из чемодана ножницы в кожаном красном футляре. Заказов так много, что она не успевает шить: укорачивать юбки, зауживать платья, штопать бюстгальтеры. Работа кипит. Те, кому нечем заняться, предсказывают будущее по картам. Какой успех! Сделав прическу и макияж, женщины становятся в очередь, чтобы услышать о том, что любовь придет и у них родятся здоровые и красивые дети, девочки и мальчики. Каждая находит в себе какое-то умение, талант: арийки дают уроки немецкого, еврейки – идиша. Женщины удивляются тому, что, говоря на разных языках, понимают друг друга с полуслова. Те, кто владеет английским, пользуются наибольшей популярностью. Их уроки проходят в самое удобное время – после обеда, когда солнце еще высоко. Все собираются в круг возле преподавательницы, которая, прислонившись к стене барака, говорит на языке страны прогресса – Америки.

Совершая очередной объезд, испанцы вместо шествия одетых в лохмотья женщин видят настоящее модное дефиле: рельсы превращаются в бульвар для элегантных дам, которые прогуливаются с таким видом, словно находятся в Биаррице [51], на набережной Отель-дю-Пале [52]. Через колючую проволоку они обмениваются с мужчинами любезностями. У каждой есть свой испанец. Усаживаясь с двух сторон решетки, мужчины и женщины разговаривают, но совсем немного, ведь они почти не понимают друг друга. Однако сердца не позволяют им расстаться. На протяжении нескольких часов бочки остаются на своих местах. Мужчины и женщины пытаются прикоснуться друг к другу, взяться за руки. Охранники ничего не могут с этим сделать: лагерь словно охвачен эпидемией. Мужчины и женщины похожи на попугаев-неразлучников, которые, дрожа от холода, прижимаются друг к другу, сидя на ветке, и ничего, кроме этого, им не нужно. Это не флирт, а нечто вроде куртуазной любви. Сокровенные моменты переживаются в присутствии десятков других пар. Влюбленным достаточно слушать, кивая головой, даже если ничего не понимаешь. Мужчины без устали доказывают женщинам, с которыми они совсем недавно познакомились, свою преданность и клянутся в верности. Даже непродолжительная разлука кажется им невыносимой, а ведь они уже так давно не виделись со своими семьями и ни разу на это не пожаловались.

Педро стащил у интенданта доски и смастерил для Сюзанны импровизированную кровать для тюфяка, чтобы она не скатывалась. Другой сколачивает рамку, чтобы любимая могла вставить в нее фотографию из своего прошлого. Каждое утро Эрнесто приносит Лизе что-нибудь съедобное, что ему удается собрать: картины, которые он пишет для заключенных, он обменивает на корочки хлеба. Кто-то хочет, чтобы художник изобразил лицо его далекой возлюбленной, и по памяти описывает его Эрнесто. Результат получается довольно далеким от реальности, но, поскольку они нарисованы обнаженными, их лица не играют никакой роли. Другие хотят видеть на картинах то, чего им больше всего недостает: собаку, вокзал, бутылку вина.

Эрнесто съедает лишь две трети своего пайка, откладывая остальное в сторону, чтобы добавить к дневному заработку. Он смотрит, как Лиза ест, и следит, чтобы в это время не пришел Грюмо; смотрит, как ее губы пьют сок перезрелой груши, как ее маленькие зубки впиваются в кусочек мяса, болтающийся на кости, как ее глаза постепенно наполняются жизнью. Из-за недоедания Эрнесто потерял пятнадцать килограммов, с тех пор как прибыл сюда. Но, ежедневно добывая для Лизы еду, он чувствует себя более здоровым, чем когда-либо. Женщина на него надеется, и он не может позволить взять над собой верх истощению, скуке, отвращению к жизни. Под решеткой тут и там образовываются дыры; каждое утро их заделывают, но вечером они чудесным образом появляются снова. Эрнесто даже не пытается пробраться через проволочное заграждение. То, что связывает его с Лизой, гораздо выше плотского влечения.