Митко Яворски - Люди переменились

И в тюрьме было небо! Ах, это небо! Он торопливо вышел в коридор, не притворив за собой дверь. Выйдя во двор прищурился от яркого света дня, хлынувшего в глаза и поспешил к заключенным. Он не ощущал в себе достаточно силы, чтобы выполнить то, что задумал, и передвинул кобуру на живот, расстегнул ее, чтобы было можно выхватить мигом револьвер. Оружие придавало ему уверенность. Он не задумается выстрелить в человека. Кто может помешать ему вернуть себе спокойствие? Это его законное право, все люди к этому стремятся.

Он прорвал круг заключенных и вышел на середину двора.

— Идите по траве! — приказал он. — Топчите ее! С сегодняшнего дня будете ходить по траве!

«Что он, спятил?» — подумали заключенные, недоуменно глядя на «хромого».

— Это для вашего же добра. Просторнее вам станет во дворе. К чему ей, траве, напоминать вам о том, что за стеной? Растравлять вас? Я вам советую и на небо не глядеть. Я вот не гляжу, и мне от того не худо, а наоборот…

Заключенные привыкли к таким вещам как карцер, брань, казнь товарища… Но это нелепое требование, прозвучавшее почти как просьба, поразила их. Надзиратель, казалось, был убежден, что так надо.

— Ну, шагай по траве!

Заключенные не двигались.

— Я для вашего добра требую!

Никто не шевелился. Митю Христов почувствовал, что надо настоять на своем во что бы то ни стало. Он выхватил револьвер и закричал:

— А ну, живо!

Он весь дрожал. Мысли набегали одна на другую. Каждый ищет в чем-нибудь удовлетворения. Вот, к примеру, директор — ему нужны розовые стены, кресло, канарейки, Буцеву нужны сложность, путаница. А ему, Митю Христову? Ему нужно только спокойствие, которое он потерял, повидавшись с матерью. Что бы он ни сделал — его поймут, его оправдают. Если его не послушаются — он будет стрелять.

— А ну, живо!

Заключенные, один за другим, зашагали по траве. Деревянные подошвы сандалий мяли опоясывавшую двор нежную зелень. Хоро снова пришло в движение. В центре его Митю Христов стоял неподвижно, как вбитый в землю кол. Заключенные, словно послушавшись его совета, не поднимали глаз к небу. Митю Христов прислушивался к себе ожидая, когда к нему вернется спокойствие. Низко над двором пронеслась птица, увлекая за собой взгляды людей. И Митю Христов проследил за ее полетом. В лазури неба гонялись друг за другом две птички. Он закрыл глаза и упрекнул себя за то, что поддался соблазну.

— Я прошу вас, — снова заговорил он, держа в руке револьвер, — не смотрите вверх. — И вдруг умолк, с растерянным видом. Одна из птичек уронила перышко, которое зигзагами опускалось во двор. Митю Христов хмуро оглядел заключенных, не смеется ли кто над ним?

Колокол возвестил конец прогулки.

— Марш в помещение! — закричал Митю Христов, размахивая пистолетом. — Марш в помещение!

Вереница заключенных медленно втекла в мрачное чрево тюрьмы. Митю Христов, стоя у входа с пистолетом в руке, тихо повторял одно и то же:

— С завтрашнего дня я буду стрелять в каждого, кто посмотрит на небо.

Заключенные разошлись по камерам. Митю Христов сунул пистолет в кобуру, и понял, что ослаб духом, коли пришлось ему прибегнуть к угрозе применения оружия.

Стук костыля глухо отдавался в узком и длинном, очень длинном коридоре.

Дневной свет еле пробивался в камеру сквозь замазанное стекло. Герган сидел на нарах и что-то записывал в свой «дневник» — несколько листов бумаги, которые дал ему Митю Христов. Каждый вечер перед поверкой он складывал листки и засовывал их в щелку под нарами. Месяцы тянулись один за другим, и он потерял им счет. За все это время с него ни разу не снимали цепь, и душа его истомилась… Сколько времени ему еще предстоит ее таскать? Этого он не знал и старался об этом не думать. Он был доволен тем, что еще жив. Это давало ему надежду, что он будет жив и завтра. «Надежда — это луч света, возникающий в самом человеке, а человек воображает, будто луч приходит извне», — записал Герган в дневнике.

Ключ скрипнул в замке, и дверь распахнулась так быстро, что он едва успел засунуть свои листки под нары. Митю Христов задержался в дверях и сделал вид, что ничего не заметил. Двое каких-то людей прошли мимо него и схватили Гергана за плечи.

— Пустите его! — приказал Митю Христов.

Они отступили.

— Идем! — тихо сказал ему Митю Христов. Герган недоверчиво посмотрел на двоих незнакомцев и, убедившись, что у них в руках ничего нет, поднялся. Вышел он из камеры пятясь, ему казалось, что если он повернется к ним спиной, они бросятся на него и задушат. Митю Христов стал возле него и сказал:

— Не бойся.

Это несколько успокоило Гергана.

Митю Христов отвел его в маленькую комнатку. На земляном полу стояла ржавая наковальня и тут же рядом — большой молоток. Герган ухватился за косяк двери и изо всей силы рванулся назад.

— Не бойся, не бойся! — успокаивал его Митю Христов.

Сопровождавшие их люди втолкнули Гергана в комнатку и заперли дверь.

Герган опустился на колени.

— Не пугайся, земляк! Тут все делается по закону. Сегодня мы только заклепаем тебе цепь и на второй ноге. Ты лучше ляг, удобнее будет.

Герган мешкал, его повалили на пол. Он озирался как затравленный зверь.

— Не бойся! — успокаивал Митю Христов. Он надел ему на лодыжку хомутик, сунул в ушки заклепку и застучал молотком.

Герган вскрикнул.

— Ногу, что-ли, задел? — спросил сочувственно Митю Христов.

— Малость, — ответил Герган, поднимаясь.

— Можно перевязать.

— Не стоит, — ответил Герган и в этот момент похолодел от внезапно охватившего его ужаса. Он столько думал о смерти, а не заметил как она к нему подкралась! Отряхнул пыль со штанов и пошел в камеру.

— Вот и конец! — вслух подумал он, оставшись один.

«Первым делом надо спрятать дневник», — подумал он. Можно было бы много еще написать, но теперь уже не осталось времени. Он сложил листки, оторвал лоскут от рубашки, завернул их и спрятал в щель между кирпичами стены. Товарищи найдут его записки после победы и узнают, что он не испугался смерти. Этого достаточно для завершения его краткой жизни — от него людям останется только этот дневник и воспоминание о нем самом. Да кто его, в сущности, знает! Жил безбородый мальчишка.. Не везло ему в жизни. Старая ятачка испугалась тогда, что он такой молодой… а теперь борода растет, да уже поздно.

Он сдвинул браслет кандалов. На лодыжке запеклась ссадина. «Как бы не произошло заражение крови», — подумал он, но тут же улыбнулся — это уже не имело значения… А в детстве мать прикладывала ему на царапины растолченный в деревянной ступке тысячелистник…

— Чуть не забыл! — спохватился он. У него оставался клочок бумаги. Он достал его и начал торопливо писать: