Сергей Дышев - До встречи в раю

— Приходите утром — покормлю! — бросил он, направляясь в канцелярию. — Зачем вам деньги? Баловство одно…

Музыканты тоже затаили смертельную обиду. Утром, однако, Автандил сунул дирижеру два доллара, а остальным — по одному. С тех пор они приходили к 8.00, играли Гимн, после чего получали по тарелке пшенной каши.

Иерарх ежедневно лазил в щель и инспектировал прокладку траншеи под будущий объединительный забор. Но дело шло туго. Когда откапывали бетонную секцию забора больницы — ее нужно было установить на новом месте — задавило троих человек. Двое сразу умерли, а третий ускакал куда-то на одной ноге и больше не возвращался. Никакие уговоры и палочные наказания уже не действовали. И тогда Автандил, который присвоил себе еще один титул — Председателя Главного Административного Совета, — решил, что имеет все права отправить на работы и депутатов, которые жирели буквально на глазах: каждый получал от Цуладзе дополнительный спецпаек. После пения Гимна и завтрака они целый день валялись на траве, подставив животы светилу, жирок медленно подтапливался, но бегать мыться депутаты ленились, а излишки жира соскребали специальными щепочками. Именно это необычное приспособление, придуманное, кстати, Зюбером, и переполнило чашу терпения последовательного гигиениста и труженика Цуладзе. Он вызвал охрану, которая с удовольствием отдубасила палками ничего не понимающих избранников, потом произнес зажигательную речь, суть которой заключалась в том, что грандиозное строительство нового общества находится в большой опасности, и он, как Верховный (уже именно так и не иначе) Иерарх, вынужден прибегнуть к чрезвычайным мерам. Он пообещал сохранить все привилегии и спецпайки при условии доблестного труда. И под конвоем отправил депутатов на земляные работы.

К вечеру, перетрудившись, скончался один из депутатов. Правда, поговаривали, что помер он от возмущения и обиды, не вынеся позора черновой работы… Автандил распорядился принести лакированный гроб. Покойника уложили, закрутили все винты на крышке и закопали перед трибуной. Верховный Иерарх, воспользовавшись случаем, торжественно объявил об открытии на этом месте Мемориала Славы, где будут происходить захоронения погибших в борьбе за новое общество. Под оркестр кое-как спели Гимн. Депутаты еле открывали рты, а «Ура!» непривычно голосисто прокричала «галерка», где собирались праздношатающиеся беженцы и «косящие» под безнадежных дебилов больные.

— Ох, и доберусь я до вас! — погрозил пальцем Цуладзе.

Он хорошо знал людские пороки. И любил, когда они выползали наружу, вылуплялись во всей своей низменной красе. И, когда Зюбер, озираясь, стал нашептывать разные гадости про депутатский корпус, Автандил искренне порадовался.

— Закладывай, закладывай, — поощрил он доносчика, — не стесняйся. Не заложишь ты, заложат другие!

И Зюбер смело продолжил доносить гадости. Он поведал о слюнявом ипохондрике в треснувших очках, который критикует правительство и каждые полчаса выражает ему недоверие, о русскоязычном татарине, который подбивает на акцию неповиновения, и о ветеране третьей мировой войны из бывших прапорщиков, который недвусмысленно намекал на военный переворот.

— Какая жалость! — вздохнул Автандил. — А я ведь подумывал назначить его на пост военного министра… Остальные тоже негодяи. Послушай, Зюбер, а нельзя ли сделать, чтоб на них упала бетонная секция?

— На всех сразу, одновременно? Сложно… — Зюбер сокрушенно развел руками. — Надо подумать о другом варианте…

Автандил подозрительно посмотрел на осведомителя и спросил:

— Зюбер, ты ведь был клетчаткой. Почему так неожиданно поумнел?

Зюбер захихикал, кокетливо повел плечами:

— Я всегда был умным. В дурдоме, когда притворяешься, легче жить… Когда меня хотели призвать в армию, я записался на подпольные курсы сумасшедших, которые вел профессор психиатрии. Он сказал мне, что я очень способный идиот.

Автандил ухватил его за один из трех подбородков и добродушно потрепал.

— Ах ты, сукин сын… Всех надул! Вечером получишь круг колбасы. А пока иди на объект. И особенно внимательно следи за очкастым. От этой паршивой интеллигенции все беды на земле.

Весело подпрыгивая, Зюбер ускакал. «Хороший человек», — подумал Иерарх, провожая взглядом его круглую спину. Теперь у него появилась своя секретная служба. Выждав некоторое время, он отправился на стройку. Из-под упавшей плиты по-прежнему торчали ноги двух несчастных. Неприятное зрелище порадовало Автандила, он призвал охрану, те дружно навалились, подставив палки, приподняли плиту и вытянули задавленных.

— Прекрасно! — похвалил он своих гвардейцев. — Бегом тащите гробы, а гуманоидов — на ямы. В Пантеон Славы!

Иерарх лично отмерил места под могилы, и землекопы, сменяя друг друга, приступили к работе. Потом он, потирая на ходу руки, побежал смотреть, как мертвецов укладывают в гробы, привезенные его предшественником. «Тоже хороший был человек», — вспомнив директора Мышьякова, расчувствовался Автандил и незаметно пощупал в кармане почти не редеющую долларовую пачку.

Но тут случилась заминка. Один из мертвецов зашевелился, гадюкой выполз из гроба и разлегся на дороге. И мало того, стал ныть, стонать и беспрестанно ощупывать свое тело, будто совсем ему незнакомое.

Автандилу даже поплохело.

— Куда ж ты вылез? На тебя могилу отрыли, старались! Прохлаждался?

Придавленный, кряхтя, встал, поплелся, хромая, к Пантеону.

— Сволочь! — бросил ему вслед Автандил.

Мрачный, как крематорная труба, он вернулся к могилам, махнул рукой. Могильщики вылезли, отряхнулись, закурили.

— Хватит, закапывай! — распорядился Цуладзе.

И гроб закопали. Когда вырос могильный холмик, Автандил оттаял и произнес прочувственную речь о светлом будущем Пантеона Славы. Лояльная часть депутатов расплакалась, когда он говорил о четко-безупречной линии могил, в которых будут покоиться наши друзья-товарищи, отдавшие жизни в борьбе за идеалы. Возможно, они плакали по своей участи.

— …И скоро появятся новые могилы, и можно будет говорить о том, что Пантеон состоялся, что он служит делу воспитания подрастающего поколения, делу прогресса! — вдохновенно завершил свою речь Иерарх.

Это был лучший день его жизни.

Кара-Огай не торопился доставать пистолет, грозно сопел, уставившись на свои кулаки. И Сирега понял, что убивать его не будут, ни к чему Лидеру его хладный труп, да и кто на войне безгрешен?

— Тебя надо судить по законам военного времени! — прорычал Кара-Огай. — Ты сорвал переговоры!

Вдруг он вскочил, кресло с визгом уехало в сторону, бросился с перекошенным лицом к Сиреге и, не дав тому опомниться, двинул своей кувалдой в челюсть. Красивым прямым ударом. Сирега отлетел, врезавшись в шкаф, разбил головой стеклянную витрину. Со звоном посыпались осколки. Прямо на них он и сполз. Заглянул встревоженный охранник. Лидер, не глянув, отмахнулся. Тот поспешно исчез. А Сиреге вновь показалось, что движения происходят замедленно, в тумане, чуть подкрашенном в розовое.