Борис Егоров - Продолжение следует...

Ваню вскоре вернули, родители его не ругали и не наказали: у них дочь погибла, была медсестрой... И тогда мы создали тимуровскую команду, командиром был избран я, ходили в госпитали к раненым, читали книги тем, у кого забинтованы были глаза, собирали металлолом...»

Пишет Бабурин и о том, что теперь тимуровские традиции продолжают его дети — Слава и Павлик: деньги, заработанные за летние каникулы, они посылают в фонд помощи пострадавшим вьетнамским детям, а вся семья регулярно делает взносы в фонд Мира.

На конверте, в том месте, где адрес отправителя: «Из г. Лисичанска, который Вы освобождали».

До сих пор речь шла о судьбах людей. Теперь — о судьбах земли, о местах, с которыми вы, читатель, уже однажды встретились на страницах этой книги.

В октябре сорок пятого я приехал из Кракова в Москву. Кольцевой маршрут моих странствий, продолжавшихся несколько лет, замкнулся.

Двадцать с лишним лет спустя я снова отправился в Краков.

По пути остановился в Варшаве. Осмотрел Маршалковскую, аллеи Иерусалимские, Новы Свят, Краковское Предместье, Рынок старого города, побывал в весёлом кафе «Крокодил», а вечером меня пригласили в гости в одну семью. И, конечно, вопрос:

— Как вам понравилась Варшава?

— Очень! — ответил я. — Варшава цветёт улыбками.

— О, улыбку у нас любят, — заметил хозяин. — Вчера я поздно вечером возвращался с вокзала: провожал друзей. Пересекаю улицу, и вдруг свисток милиционера. «Платите, говорит, двадцать злотых. Вы перешли улицу на красный свет». Я отвечаю: «Но ведь ни машин, ни автобусов нет?» А милиционер улыбается: «Это, пан, верно: ничего нет, но я-то есть...»

— И ты отдал ему двадцать злотых? — спросила хозяйка. — Ты просто не нашёлся, что ему ответить. Вот я днём перешла улицу на красный свет. Он свистит. Я подхожу к нему. Он элегантно козыряет и улыбается. Я тоже улыбаюсь. «Извините меня, пани, но с вас двадцать злотых...» А я ещё больше улыбаюсь. Он спрашивает: «Что вы так улыбаетесь?» А я раскрываю сумочку и говорю: «Очень приятно заплатить штраф такому вежливому, учтивому пану милиционеру. А ещё говорят, что милиция иногда невежлива. Если бы надо тридцать, я бы и тридцать отдала. Тем более что я виновата стопроцентно». А он: «Закройте вашу сумочку — мне тоже приятно встретить такого вежливого пешехода. Пойдите в кафе и на эти деньги выпейте чашечку кофе». — «Но на двадцать злотых можно взять пять чашечек кофе. Не пожелает ли пан милиционер выпить кофе вместе со мной?» — «Нет, пани, с удовольствием, дзенькуем бардзо, но я на посту. Если эти деньги вы считаете всё равно пропавшими, возьмите ещё к чашечке кофе кусочек торта, но улицу на красный свет, умоляю вас, больше не переходите...»

На следующий день редактор «Шпилек» мне сказал:

— Ты знаешь, чем я был занят эти дни? Розысками футбольной команды, которая называется «Шпильки». В Варшаве идёт розыгрыш кубка по футболу между детскими уличными командами. И вдруг узнаю: существует команда «Шпильки». Ну, мы нашли этих ребят, пригласили в редакцию и вручили каждому майку, трусы, гетры, бутсы, капитану — мяч. Теперь у нас есть своя команда!

— У вас так любят юмор, что дети назвали свой уличный футбольный клуб именем юмористического журнала?

— Да, — сказал он и крикнул через стеклянную перегородку своему секретарю: — Пани Зося, много ли у вас гро́шей?

— Много, — ответила та.

— Вы знаете, для чего она собирает эти мелкие монеты, на которые ничего не купишь? — спросил редактор. — Она хочет быть счастливой. Недавно во время одного концерта конферансье сказал: «У кого есть один грош — прошу на сцену». Гроша ни у одного человека в зале не оказалось. «Очень жаль, пропадает приз — заграничная туристская путёвка». Теперь вся Варшава собирает гроши. А вдруг конферансье скажет: «У кого есть сто гро́шей — получает автомобиль».

— Вся Варшава? — переспросил я.

— Вся, — ответил он. — У нас на концерты, на юмористические программы ходят все. Вернее, хотят попасть...

И в этом я убедился, когда шёл на спектакль эстрадного театра и за много кварталов до него слышал один вопрос: «Нет ли у пана лишнего билетика?»

А в Кракове, преодолев пикеты оставшихся без билетов, я попал в кафе «Яма Михаликова». Шёл сатирический спектакль, в основу которого положен старый сентиментальный душещипательный роман, переиначенный на современный, иронический лад. Семь прекрасных актёров, игравших тонко, без пережимов, в очень сдержанной манере, весь вечер разговаривали, пели, танцевали.

Кафе было битком набито. От смеха, как мне показалось, качались люстры.

Когда я сказал: «Варшава цветёт улыбками», это был не комплимент, не фраза.

Такое в Польше настроение, таковы поляки.

Краков в сравнении с Варшавой город тихий. Ходят здесь не спеша, и если кто-то торопится, то ему вслед обязательно бросят: «Пан, наверно, из Варшавы. Он ещё не успокоился».

Но так скажут только в старых кварталах Кракова, в центре. Город разросся.

Я до боли в ногах ходил по нему несколько дней с утра до вечера, не забыл его улиц и улочек и даже сказал однажды своему спутнику — польскому писателю Феликсу Дерецкому:

— А вот здесь можно пройти короче — проходными дворами...

Он был удивлён.

И всё-таки во время одного из вечерних путешествий, когда уставший Дерецкий остался в гостинице, сказав: «Я поднимаю ноги вверх», я заблудился: попал в новый район. Попытка выпутаться из лабиринта незнакомых улиц ничего не дала. Для того чтобы возвратиться в гостиницу «Краковия» — новую, огромную комфортабельную гостиницу, — мне пришлось взять такси.

Счётчик показал, что я ушёл за восемь километров.

Растёт город. Удвоилось его население.

И всё же я пленник Кракова старого — того неповторимого вечного города, который благодаря бдительности советских разведчиков и мастерству наших полководцев удалось взять целым, сохранить от разрушения. Ни один камешек здесь не пострадал!

...На площади Главного рынка, у «Сукеннице», торгуют женщины цветами. Охапки, целые снопы цветов в вёдрах.

Кормят голубей дети. Голуби смирные, спокойные и, как сказал мой товарищ, садятся на плечо в три этажа.

В самом здании рынка, украшенном внутри старинными гербами польских городов, идёт бойкая торговля сувенирами.

А с балкончика Марьяцкого костёла трубит горнист.

В те дни, когда я был в Кракове, местная газета напечатала заметку «Пять трубачей с Марьяцкой башни»: «Во всей Польше раз в полдень, а в Кракове ежечасно раздаются звуки сигнала, обрывающегося на половине такта. Как и много веков назад, когда сигнал был прерван вражеской стрелой. Легендарный горнист, который играл на вершине Марьяцкой башни, был членом городской пожарной стражи.