Борис Егоров - Продолжение следует...

Тридцать жандармов полковника Кноппа арестовали однажды в Одесском порту... Маркса, оказавшегося Юлием Александром Марией, ноттингемским негоциантом, британским подданным. Во второй раз Маркса, «скрывавшегося» под фамилией Валлас, тоже британского подданного, «опознали» по фотографии и задержали на пограничной станции Скуляны.

С тех пор на этой станции был учреждён специальный жандармский пост, призванный преградить в Россию путь марксизму. Но то ли плечи у жандармов со станции Скуляны были слишком узки, то ли охранники порядка временами дремали на службе — марксизм в Россию прошёл.

В 1913 году, когда помощник петербургского градоначальника и камергер высочайшего двора старательно рвал труды Маркса на мелкие части, через границу из Кракова шли ленинские указания революционным рабочим. Ленин стоял во главе партии, которой суждено было всего через четыре года повести за собой народ на октябрьский штурм.

...Жандармский пост на станции Скуляны и на этот раз своей ответственной исторической роли не сыграл.

Мне вспомнились документы борьбы царских сатрапов с марксизмом в гостинице «Краковия», когда мы с Феликсом Дерецким вернулись с бывшей Любомирской улицы и делились мыслями об увиденном.

Не знали в сорок пятом раненые офицеры, что совсем близко, рядом с их госпиталем, стоит такой знаменитый дом. И ещё знаменитый дом и в нём музей есть в Кракове на улице Польной. А в двух-трёх часах пути от города — Поронино.

Теперь в Кракове появилось ещё одно ленинское место: построенный с помощью Советского Союза металлургический комбинат имени Лепина — символ могущества новой, народной Польши.

А вечером мы с Феликсом пошли в кафе, которое находится в каменных сводчатых подвалах под массивной башней бывшей ратуши.

В подземелье на тяжёлых грубых столах горят плошки с маслом, свечи.

Официантки в платьях давних веков подают вино, кофе, чай, пирожные. И играют цыгане на скрипке, как совсем недавно в Будапеште.

В Будапешт я приехал гостем журнала «Лудаш Мати». Ездил по стране с заместителем его редактора Дьёрдем Фельдешем.

Фельдеш — коммунист, человек доброй, большой души и горячего, щедрого сердца. Мы подружились с ним во время его приездов в Москву. Он любит нашу страну, знает и любит наших людей. Впервые их встретил тогда, когда однажды тёмной фронтовой ночью поднялся из окопа и с оружием перешёл на сторону Советской Армии.

— Ты ведь на войне в этих местах был? — спросил он.

— Да.

Первые две венгерские деревни, которые я запомнил, назывались Торниашнемети и Гидашнемети. Ньиредьхазу знаю. Помню, как я провёл ночь в доме хозяина мельничного комбината. Помню, как однажды вёл колонну нашей бригады по равнине. Выступили поздно вечером. Моя «девятка» шла головной. Начальник штаба бригады сказал: «Времени мало, утром в семь ноль-ноль колонна должна выйти к перекрёстку таких-то дорог. Жмите напрямик, через поля. По компасу!» Всю ночь кружила метель, снег залеплял фары тракторов. Я волновался: как бы не ошибиться в направлении. В семь утра ни разу не остановившаяся за ночь колонна вышла в назначенный квадрат, отклонившись от перекрёстка дорог всего на двести метров.

После измучивших нас гор равнина, даже вьюжная, казалась раем. Главное, никуда не надо карабкаться.

А равнину мы увидели ещё осенью, с Карпат. Гладкая как стол. Десятки деревень, скирды сена... Идиллия!

Ахнули батарейцы от восторга, увидев такую красоту!

Но первое моё знакомство с Венгрией началось с пластинки «Серебряные листья падают с дрожащих берёз». С той пластинки, что вместе с «Викторолой» подарила нам под Ужгородом словацкая семья. И мы возили её по фронтовым дорогам на прицепе со снарядами. Она лежала в ящике в стружках...

«Серебряные листья падают с дрожащих берёз». А на дворе тогда тоже стояла осень, и тоже падали листья. И по крышам домов и оголённым виноградникам безжалостно хлестал холодный дождь.

Очень понравилась бойцам эта нежная, сердце щемящая, человеческая музыка. И тогда Маликов сказал:

— Хорошая у мадьяр музыка! Вот только если бы их не погнали против нас...

Поведал я Фельдешу историю с пластинкой и не знал, конечно, что история будет иметь продолжение. Через день или два он пригласил меня вечером в будапештский ресторан. В ресторане на невысокой эстраде играл оркестр — шесть молодых цыган во главе с пожилым седовласым маэстро.

Когда мы сели за столик, маэстро подошёл ко мне, взмахнул смычком — и заплакала, зарыдала скрипка... «Серебряные листья...»

Это было для меня так неожиданно, что в первые секунды я замер, оцепенел, а потом всё завертелось и поплыло в глазах. И нет столиков, и нет ни люстр, ни окон, ни эстрады. И я уже там — в той осени. В тех дождях. В маленьком полуразбитом доме. Среди своих бойцов.

Плачет-рыдает венгерская скрипка. А за стенами совсем недалеко с тяжёлым треском рвутся немецкие снаряды. И в алом от пожаров небе висят на парашютах «фонари».

...Оказывается, Фельдеш ещё днём побывал в этом ресторане, предупредил музыкантов, что мы приедем, и попросил их исполнить старую, забытую мелодию. Они её помнили.

А потом он приготовил мне ещё один сюрприз.

Я приехал на будапештский аэродром, чтобы лететь в Москву. Но ни около аэровокзала, ни в зале регистрации, ни в холле, где пассажиры ждут своего рейса, Фельдеша я не увидел.

Забеспокоился: что произошло? Ведь он хотел проводить меня. Объявили посадку, и мы, отлетающие, вышли на поле, к самолёту.

Когда я был уже в нескольких шагах от трапа, услышал за спиной шум. Оглянувшись, увидел Фельдеша, который спорил с администраторами, пытаясь прорваться к самолёту.

И всё-таки прорвался, подбежал ко мне и сунул в руки узкую квадратную картонную коробку.

— Извини, что запоздал, — возбуждённо сказал он. — Только что привезли. Десять дней по всей Венгрии искал. Наконец-то друзья в Секешфехерваре нашли...

— Что это?

— Увидишь, услышишь.

Это была та самая пластинка старого, довоенного образца «Серебряные листья падают с дрожащих берёз».

И теперь играет в моём доме венгерская скрипка.

Поёт тонко и нежно. То плачет она, то притихает, просто грустит, и в этой грусти — раздумье и прощальная торжественность.

Слушая её, я опять ухожу в ту осень, в последнюю осень войны. Ухожу в те ветра, что низко над виноградниками гнали обрывки серых облаков, ухожу в холодные закарпатские дожди. В последние холодные дожди, потому что после них дожди были уже тёплыми, весенними. Это была весна Победы.

— Хорошая у мадьяр музыка! Хорошо, что они наши добрые соседи!

А внимательного и хлопотливого Дьёрдя Фельдеша я потом встретил ещё раз, когда останавливался в Будапеште проездом в Югославию.