Борис Егоров - Продолжение следует...

— А как всё-таки удалось тогда новую ось сделать? Ведь электричества не было, пара не было, оборудование поломано-попорчено...

— Секрет фирмы, — улыбнулся Михаил Андреевич. — Когда гитлеровцы и хортисты разрушали завод, мы сумели спрятать один газогенераторный мотор. На чурочках работал. В общем, чем крутить трансмиссию, у нас было...

А дальше Павлик рассказал, что работал на заводе «Козар Людвиг» с 1921 года, с семнадцати лет. С 1930 года он член коммунистической партии Чехословакии, во время войны работал в венгерском подполье, сидел в тюрьме.

— Знаете, каким я вышел из тюрьмы? Во мне было сорок пять килограммов...

— Выпустили из тюрьмы? Или бежали?

— Выпустили. Сколько месяцев вели дело и никаких улик не нашли. Подполье работало чисто.

— А после тюрьмы?

— Опять в подполье. И не один год. А потом и вы пришли.

В ту ночь Павлик был избран первым директором большого завода. Целью своей рабочие поставили помогать Красной Армии. Изготовляли военный инструмент, делали шипы для ботинок солдат горнострелковых дивизий, ремонтировали машины. А позже завод перешёл на мирную продукцию — на производство газовой аппаратуры. И директорствовал Михаил Андреевич на нём до 1951 года.

А потом стал работать на «Большевике». Его избрали членом партбюро завода. И называли Михаила Андреевича партийной совестью и учителем молодёжи. Несмотря на свои годы, он бодр, подвижен. Дел и забот у него много.

...Когда мне дали слово для выступления, я рассказал, что произошло вот в эту самую ночь двадцать пять лет назад. И в конце назвал героя события:

— Человек, который тогда очень помог нам, артиллеристам, сидит здесь, среди нас. Это Павлик. Спасибо вам, дорогой Михаил Андреевич!

Зал разразился аплодисментами. Павлик встал, повернулся к сидящим, поклонился. И в это время поднялись все, аплодируя стоя. Те, кто находились в клубе, хорошо знали этого человека, мужественно и высоко пронёсшего через всю свою жизнь звание рабочего, звание коммуниста. Не знали люди только той маленькой подробности его биографии, о которой рассказал я. И не известно им было, что герой рассказа сидит в зале...

Мне хотелось ещё раз увидеться с Павликом, и после собрания я спросил:

— Когда бы я мог к вам прийти?

Он сказал:

— Завтра я освобожусь в четыре. То есть в шестнадцать ноль-ноль...

Так мы и встретились в шестнадцать ноль-ноль...

В тот же самый день, 28 октября, в тот же час и в ту же минуту.

Но больше всего тянет меня к себе каменская земля. На ней был я в последнее время несколько раз.

Это та земля, где гитлеровцы три с лишним месяца держали Никопольский плацдарм, где долго-долго шли тяжёлые нескончаемые бои.

Та земля, о которой солдаты говорили: «Она теперь мне как родная. Я её от Благовещенки до Белозёрки двадцать раз на брюхе прополз».

Началась она для нас после села Балки, с высоты 95.4. И прошли мы её до Каменки-Днепровской.

Пели в блиндажах песню, что «на Южном фронте оттепель опять», и вздыхали:

— Когда же, наконец, возьмём Каменку?

Для того чтобы попасть сюда, надо добраться до Запорожья, а дальше — либо несколько часов автобусом, либо местным самолётом. В Каменке есть грунтовой аэродром, принимающий не очень взыскательные к посадочной полосе аэропланы.

Железной дороги в Каменку нет. Гудки локомотивов до неё не доносятся. Ближайшая станция, Таврическ, километров за восемьдесят.

А можно добраться и по воде, по Днепру. Ежедневно у каменской транзитной пристани швартуются по два-три теплохода, держащих курс на Киев или Херсон.

Дома и сады Каменки стоят на самом берегу Каховского моря. Точнее, под самым берегом: Каменку отделяет от моря дамба, и город стоит ниже уровня воды. Как Голландия.

Каждый раз оказавшись в Запорожье, я не тороплюсь на автобусную станцию или на аэродром, чтобы продолжить путь. Надо побывать у Днепровской плотины, ибо то, что произошло в низовьях Днепра во время нашего наступления, прямо связано с её судьбой.

В 1941 году при отходе советских войск генераторы Днепрогэса были пущены на самосожжение, взорван аванкамерный мост и несколько бычков плотины.

Гидростанция умерла.

Гитлеровцы согнали на восстановление плотины три тысячи военнопленных. Из этих трёх тысяч, по их же, немецким, документам, в живых осталось только семнадцать человек.

Чтобы прокричать на весь мир, что гидростанция работает и тем самым поднять «престиж» оккупантов, немцы чинили один агрегат. Назначили день торжества и установили в машинном зале банкетные столы. Прибыли дамы и господа во главе с гебитскомиссаром. Произнесли речи, дали сигнал к пуску.

Но праздник был омрачён тем, что в момент пуска неизвестный человек открыл люк спиральной камеры.

Вода, вместо того чтобы попасть на лопасти турбины, пошла в пиршественный зал. Поток смыл банкетные столы. Дамы и господа спасались кто как мог.

А потом мы снова пришли на Днепр. Войска 6-й армии развернулись на левом берегу у самой плотины. И замерли, парализовались.

Форсировать Днепр было нельзя. Сделай мы один шаг вперёд — и плотина, в которую фашисты заложили тысячи авиационных бомб, мин, тонны и тонны взрывчатки, взлетела бы на воздух.

Днепровская плотина стала заложницей.

И фашисты чувствовали себя в полной неуязвимости, будучи убеждены: Днепрогэсом мы не пожертвуем. Их орудием здесь был стратегический шантаж. И надо было выбить из рук гитлеровцев это коварное оружие.

Сорок восемь дней бойцы командира группы разминирования капитана Михаила Сошинского вели разведку плотины. Искали провод, идущий к взрывчатке. Для того чтобы найти и перерезать эту стальную нитку, гвардейцам пришлось на шестидесятиметровой высоте незаметно проползти по всему гребню плотины, обшарить её рёбра, спуститься по верёвке вниз, карабкаться снова наверх. А в это время водолазы из той же группы совершали столь же опасное путешествие под ледяными водами Днепра.

И несмотря на то что провод был затоплен, что плотина находилась под усиленным наблюдением противника и обстрелом с острова Хоргица, солдаты задание выполнили.

Когда наши части пошли вперёд, немецкий офицер включил рубильник — взрыва не последовало.

...Постояв на берегу у знаменитой плотины, у гидроколосса, имеющего историю романтическую, героическую, я могу ехать дальше. И за окном автобуса замелькают дома Карачекрака, Янчекрака, Васильевки, Балок. Автобус пойдёт по той дороге, по которой наступала наша армия.

А за Балками дорога устремится вниз, к сёлам Каменского Пода. Останутся позади высоты, и дальше — равнина до самого райцентра.

Вербы и акации у дороги. Огромные вишнёвые деревья. Нигде не видал таких вишен-гигантов! Только здесь, под каменским солнцем и на Каменском чернозёме, они могли так вымахать.