Валерий Жмак - Летчик Девятаев. Из фашистского ада – в небо!

К середине лета 1943 года британская разведка окончательно установила местонахождение секретного ракетного центра. Командование Королевских ВВС решило провести внезапный ночной рейд и нанести бомбовый удар. Предстоящую операцию назвали «Гидра», а ее старт назначили в ночь с 17 на 18 августа 1943 года, когда должно было наступить полнолуние.

В назначенный час почти шестьсот тяжелых четырехмоторных бомбардировщиков британских ВВС нанесли сокрушительный бомбовый удар по объектам острова. За сорок минут бомбардировки весь остров оказался охвачен огнем. Немецкие ночные истребители были задействованы в защите берлинского неба, поэтому прибыли в район острова Узедом с опозданием, когда последняя волна британских самолетов отбомбилась и легла на обратный курс. И все же британцы потеряли сорок один бомбардировщик.

Последствия этого рейда стали для немцев весьма ощутимыми. Погибло более семисот человек, включая главного конструктора двигателей доктора Вальтера Тиля и главного инженера Эриха Вальтера.

После налета гестапо сбилось с ног, опрашивая уцелевших и прочесывая округу в поисках предателей и сигнальщиков, якобы корректировавших работу британских бомбовозов.

Руководить ходом восстановительных работ в секретном центре был назначен генерал СС Шрекенбек. Но теперь, дабы исключить подобные потери, решено было строить новые лаборатории и производственные корпуса под землей, используя труд узников концлагерей. Поэтому любой заключенный, попавший на остров Узедом, по сути, обрекался на смерть.

Секретный ракетный центр Пенемюнде немцы называли «Заповедником Геринга». Заключенные меж собой использовали другое название – «Остров дьявола». Впрочем, понапрасну в лагере Карлсхаген узников не убивали. Все-таки этот лагерь обеспечивал ракетчиков и аэродромное хозяйство рабочей силой, да и порядки в нем были чуть более человечными по сравнению с Заксенхаузеном. Смыслом здешнего пребывания узников была тяжелая работа, а не исправление или уничтожение. Да и дефицит дармовой рабочей силы к концу войны становился все более ощутимым.

Тем не менее заключенных с каждым днем становилось все меньше. Кого-то выкашивали болезни, кто-то умирал от истощения и непосильной каждодневной работы, других администрация лагеря казнила за провинности.

В Карлсхагене был популярен очень странный и изощренный способ казни, когда обреченному узнику объявляли «десять дней жизни». В эти оставшиеся дни его лишали пищи, всячески избивали, охрана измывалась над ним как хотела. До десятого дня, как правило, не дотягивал никто, а если такое и случалось, то едва живого приговоренного просто вешали или расстреливали.

Уцелевшие и продолжавшие работать узники понимали: рано или поздно очередь дойдет и до них. Гитлеровцы не оставят в живых свидетелей своих преступлений и обязательно уничтожат всех.

Понял это и Девятаев, попав на остров Узедом в 1944 году.

Остров встретил их отвратительной погодой. С севера дул промозглый холодный ветер, не переставая, шел мокрый снег. Темно-серое неспокойное море, покрытое седыми бурунами, сливалось с таким же серым осенним небом.

После каждого воздушного налета союзной авиации немцы строили заключенных и распределяли их на работы по обезвреживанию неразорвавшихся бомб, по засыпке воронок на взлетной полосе и восстановлению пострадавших дорог.

В одну из рабочих команд попал и Девятаев в первый же день пребывания в лагере. Каково же было его удивление, когда команду привезли на… аэродром.

– Самолеты?! – удивленно выдохнул он.

– Да, самые настоящие, – отозвался идущий рядом мальчишка. – Только что от них проку – никто из заключенных не умеет летать…

Вот так хваленая помесь немецкого педантизма с арийской аккуратностью дала сбой и не заметила подмены, когда эсэсовский фильтр не сработал и пропустил советского летчика на секретный ракетный полигон с действующим аэродромным хозяйством.

Ничем не выдавая свое умение пилотировать самолеты, «учитель из Дарницы» покосился на соседа. Тот и впрямь был молод – от силы лет двадцать. Среднего роста, тощий, усыпанный конопушками вздернутый нос. Упрямый взгляд карих глаз располагал. Такие упрямцы с врагом сотрудничать не станут. В лепешку расшибутся, а не станут!

– Я все равно отыщу способ сбежать отсюда, – тихо проговорил Девятаев.

– А чего его искать? – вдруг быстро заговорил паренек. – Вплавь отсюда надо! Или на лодке! Но обязательно ночью во время бомбежки!

– Почему же во время бомбежки?

– Потому что немцы свет гасят, и весь остров проваливается в такую темень, что хоть глаз выколи – ничего не увидишь. Понял?

Девятаев улыбнулся:

– Дельная мысль. Тебя как кличут-то?

– Николаем. Николай Урбанович я, с Белоруссии, – протянул он ладонь. – А ты откуда?..

Договорить им не дали – прозвучала команда разобрать инструменты и построиться в колонну по два. Вооружившись лопатой, Михаил занял место в строю.

Весь день ему пришлось трудиться на продуваемом ветрами аэродроме: таскать мешки с цементом, подвозить на тачках песок, засыпать грунтом бомбовые воронки и бетонировать рулежные дорожки. Руки и ноги стыли от холода, тело изнывало от непосильной нагрузки, но Девятаев скрипел зубами и работал. Теперь его мечта о побеге находилась совсем рядом – всего в нескольких сотнях метров на стоянках замерли немецкие самолеты. «Мессеры», «фоккеры», «юнкерсы» и даже один «Хейнкель» с вычурными вензелями на длинном фюзеляже.

До конца рабочего дня малец по имени Николай на глаза Девятаеву не попадался, словно избегая общения. «Видать, жалеет о том, что доверил мне свою тайну», – подумал летчик.

Но он ошибался. Вечером после ужина Николай сам подошел к Михаилу…

СССР

1946–1957 годы

Из Псковской области до Татарии Михаилу пришлось добираться тремя поездами, подолгу ожидая их на вокзалах и станциях среди пассажирской суеты.

Последняя пересадка на вокзале города Арзамаса заняла почти трое суток. Обосновавшись с вещмешком на краю деревянной лавки, он задремал. Просыпаясь, наблюдал за соседями по залу ожидания – такими же горемычными пассажирами, как и он сам. Или вспоминал свой последний, наполненный риском и опасностью полет.

Живя в колонии-поселении на Псковщине, он узнал о судьбе выживших товарищей. Федор Адамов воевал в штрафной роте, был ранен, после чего с него сняли все обвинения. Вылечившись в госпитале, он вернулся в поселок Белая Калитва Ростовской области, где стал работать шофером.

Михаил Емец проживал в Сумской области и руководил бригадой в колхозе имени Ворошилова. Иван Кривоногов обосновался в Горьком, работал товароведом в речном порту на Волге.