Елена Ржевская - Февраль — кривые дороги

Женщины и подростки разгребали снег на дороге. Я спросила, как идти в Чусово.

— Как идете, так и дальше. Дорога приведет. Не сбейтесь только.

— Что далёко так? — спросила моя хозяйка Лукерья Ниловна, воткнув в снег лопату и подойдя ближе. — Там самый фронт.

— Немец фуфукнет, а ты пригинайся, — наскоро обучала сношельница.

В Савелова пульнули снежком.

— С мужиком поиграть охота? — недовольно сказал он.

Разматывая сгоряча черную вязёнку, как здесь называют теплый платок, молодая баба крикнула:

— А разве ж ты мужик, Сивый!

— У, оглашенные! — ругнулся Савелов.

— И охота! — вступила долговязая сношельница. — Пока тут вы. А то как опять побегете. А мы выживем иль нас всех убьют-задушат.

Деревня осталась позади. Расчищенная дорога повела нас с Савеловым в поле, вихляя по буграм. Колотились торчащие из сугробов черные прутья. Снег перестал сыпать. Ровный приглушенный свет сблизил небо и пологие белые холмы, в их изгибах смутно виднелись накаты еще более дальних холмов.

Артиллерия замолкла. Тишина отрешенно встала над чистым полем. Торжественно было, хорошо.

Провода связи, на коротких шестах прошагавшие полем, пересеклись с нами, приподнятые над дорогой, и опять ушли дальше, по азимуту. Издалека, сквозь толщу неба, просверливался поршневой, нагнетающий звук.

— У-у, гад! — сказал Савелов. — Если б для него погода была, пропадать нам. Он за одним человеком и то гонится.

Но нас надежно прикрыли «слоисто-кучевые» облака.

Дальше дорога была не расчищена. Идти стало хуже. Дороги проходимы только для гужтранспорта, сказано в сводке. Но и лошади тащиться здесь не легко.

На столе, сбитом из двери, снятой с петель, и подоткнутой под нее крестовины, разостлана карта. Горит фитиль, вставленный в гильзу от снаряда, и по бревнам блиндажа ерзают тени тех, кто сгрудился над картой.

Здесь полковой комиссар Бачурин, и капитан Агашин, и другие незнакомые мне командиры.

Выступивший из тени лейтенант, похожий на корейца, тот, что по поручению Бачурина приезжал из леса за Ксаной Сергеевной, помог мне снять шинель, байковый жилет, и это кстати, потому что мои руки задубели на холоде и плохо справляются.

— Вот приказ Гитлера, — говорит Бачурин. — Садитесь.

Я сажусь рядом с Агашиным и, пока неловкими пальцами достаю из полевой сумки карандаш, лист бумаги, вижу немецкий машинописный текст и под ним — «Адольф Гитлер», а сверху «штаб дивизии» и «секретно» и начинаю волноваться.

Все поглядывают на меня, выжидая.

Я тру ладонью о ладонь, разминаю пальцы, чтобы побыстрей согрелись. Меня смущает слово Bresche.

Все молча курят, ждут.

Солдаты 9-й армии!..»

Дальше идет это неизвестное мне слово Bresche. Поколебавшись секунду, я достаю из сумки словарь. Вот нелепость какая! Ведь это же «брешь». Нервничаешь, и самое что ни на есть простое ставит в тупик.

«Солдаты 9-й армии! Брешь на вашем участке фронта…»

Железная печка все калится, и приятно трещат в ней поленья. Тепло, и лицо, исколотое морозом, начинает, чувствую, полыхать. Быстро строчу перевод, листаю словарь и, не поднимая глаз, чутьем ухватываю, что это почему-то не порочит меня как переводчика. Очевидно, так моя работа кажется даже чем-то надежнее, истиннее, больше ей веры, раз я не от себя лишь, не из головы беру все слова врага.

Поля словаря изрезаны еще на курсах по методу моей подруги Ники Лось: по краю справа образуется ступенчатый алфавитный указатель, как в телефонных записных книжках. Мигом раскрываешь словарь на нужной букве. Это очень удобно и обеспечивает темп.

— Готово, — объявляет за меня Агашин.

— Читайте! — говорит Бачурин. Я читаю:

— «Штаб дивизии. 2.II.1942

Солдаты 9-й армии!

Брешь на вашем участке фронта, северо-западнее Ржева, закрыта. В связи с этим прорвавшийся в этом направлении противник отрезан от своих тыловых коммуникаций.

Если вы в последующие дни будете так же выполнять свой долг, то будет уничтожено много русских дивизий. Вам всем, подтянувшимся с соседних участков фронта прорыва и готовым вступить в бой, я очень благодарен, что, несмотря на тяжелые условия зимы, ваш наступательный дух не сломлен.

Я знаю, мои солдаты, что это значит.

Поэтому вам, солдаты 9-й армии, я выражаю свою сердечную благодарность.

Все усиленно, сосредоточенно курят.

— С нарочным в Военный совет направить, — говорит Бачурин и что-то размашисто пишет в блокноте. — Распространяться об этом не следует. Надеюсь, понятно? Пусть враг трубит на ветер. А мы еще наподдадим, — твердо говорит он. — Мы им эту брешь опять прорвем к чертовой бабушке!

Вот так хорошо говорит он. Командиры оживленно зашевелились, и тени задергались.

Приоткрыв дверь, кто-то, согнувшись, осторожно втискивается. Разогнулся — коренастый лейтенант с вздернутой ржавой полой шинели.

— Товарищ полковой комиссар, разрешите доложить!

Бачурин, не отрываясь, пишет. Тени успокоились, смирно ждут. Лейтенант, слегка опершись ладонью о подсумок на ремне, тоже выжидает, томится, озирается. Лет ему, должно быть, под тридцать, у него ширококостное лицо, плотный рот с ребячливо вздернутыми уголками верхней губы.

— Ну вот, давай! — говорит Бачурин, вырывая лист из блокнота.

Кто-то, подхватив, уносится из блиндажа.

— Разрешите доложить… — снова обращается вошедший лейтенант.

— Давай.

— Для выполнения боевого задания бойцы в составе семи человек отобраны…

Агашин нетерпеливо кивает. Это он отобрал людей и поставил перед ними задачу.

— Военный совет армии и командующий лично возлагают на тебя, товарищ Карпов, это задание. Нужен «язык». Нужны свежие данные о противнике, — повелительно говорит Бачурин. Его крупная, грубой чеканки голова откинута.

— Состояние оружия проверено, товарищ полковой комиссар. Патроны выданы в удвоенном комплекте.

— Ты ведь с самой границы воюешь? Так? Всю науку прошел.

— Огонь и воду… — вставил кто-то.

— Огонь — это точно, — сказал Бачурин, показав на обгоревшую полу шинели лейтенанта. И все на минуту развеселились. — Подсаживайся сюда, лейтенант.

Я встала. Лейтенант сел на мое место рядом с Агашиным, и они занялись картой. Я оделась и вышла из блиндажа.

Слышна ружейная пальба. Я ее еще ни разу не слышала. Это совсем не то, что безликий общий гул артиллерии, это как бы личный, индивидуальный бой.

Ветер скатывает снежную пыль в овраг, прикрытый на том краю невысоким густым ельником. Ельник — видимая граница, отделяющая ближние тылы от передовой, от боя. Белая мгла съедает дали.