Пётр Африкантов - Пограничник 41-го

Я, поняв, что дитя хотело идти с матерью, а его препроводили назад, решил развеселить мальчугана и стал строить ему разные смешные рожицы. Мальчишка вскоре развеселился и спрашивает: «Дядя, а вы бандиты, да? – и, не дожидаясь ответа, добавляет. – И ни сколько вы не бандиты, а мамка сказала соседке, что вы бандиты и что она идёт в полицию на вас заявлять».

После слов мальчишки, нас как ветром сдуло. Мы выбежали из дома, пересекли двор и, не таясь, побежали к лесу. Оглядываюсь и замечаю, как во двор дома, где мы только что были на рысях въезжают пять вооружённых людей. Видимо, узнав, что мы убежали, они тут же направляют коней к лесу.

Вот они выезжают за хозяйственные постройки и видят нас безпортошных. На руках у верховых видны белые повязки полицейских. Они гонят коней, пытаясь нас догнать, а мы изо всех сил стремимся достичь леса. Мы гораздо ближе к лесу, чем они. Потом, я уже не так отстаю. Меня подхватили под руки два товарища и помогают бежать.

Вот она опушка, густая, в основном из лиственных деревьев, она сразу поглотила нас и спрятала от полицаев. Полицаи же в лес въезжать не стали, чего-то побоялись, придержали коней, затем постреляли наугад и, ругаясь, зарысили к деревне.

Везение одиннадцатое

Как не говори, а этот заход в дом был для нас сильной встряской; мы поняли, что не в каждом дому нас ждут с распростёртыми объятиями, надо было быть впредь осторожнее. Мы, нисколько не задерживаясь около этого села, двинулись дальше. Только теперь мы идём больше густым лесом и избегаем полянок и просек, за нами могли начать охоту. К обеду подошли к другому селу. Это очень большое село в несколько улиц, и эти улицы скрываются за бугром. На этот раз мы не стали заходить в крайний дом, а залегли и стали наблюдать. Если раньше я и мои товарищи думали о том, как прийти в деревню и согреться, то теперь мы все думаем о том, как найти надёжных приветливых хозяев и не попасть в руки полиции.

Мы выбрали для захода дом победнее и понеказистее. Подошли к нему с огорода, пролезли через колючий шиповник и спрятались за дощатым забором, рядом с дверкой на тропе, ведущей в огород. Прождав около получаса, мы увидели входящую во двор пожилую женщину с вёдрами на коромысле. За ней вбежала маленькая лохматая собачонка и, почуяв чужих людей, сразу бросилась к тому месту, где мы притаились, и залилась громким заливистым лаем.

Хозяйка, не занося вёдра с водой в дом, поставила их на лавку и осторожно подошла к забору. Она тут же увидела лежащих в исподнем белье мужчин, цыкнула на собаку, та сразу умолкла. Женщина, прикоснулась пальцем к губам, подав тем самым нам знак, дескать, лежите тихо, обвела взглядом соседние огороды, дома, выглянула в калитку, заперла её на засов, открыла дверь в хлев.

Проделав всё это не торопясь, без всякой суетливости, она подошла к нам и проговорила: «В хлев, и пригнитесь», затем взяла метлу и стала мести двор. Мы тут же юркнули в хлев, где ночевала скотина. В хлеву спрятались в овечьем котухе. Лежать на спрессованной соломенной подстилке было тепло, прелый навоз ударял в ноздри, пахло овечьим молоком и потом. Мы испытывали блаженство.

Минут через двадцать пришла хозяйка. Она принесла краюшку хлеба и полведра молока, сама села на жердину и стала наблюдать, как голодные, обессилевшие мужчины поедают молоко с хлебом. На её глаза набегают слёзы, и она то и дело вытирает их концом платка. Когда мы поели, хозяйка взяла пустое ведро, и, сказав: «Сидите тихо, меня зовите тётей Мотрей», – вышла, плотно притворив за собой дверь.

Её не было до самого вечера. К вечеру она пришла с пожилой женщиной, можно сказать, старушкой. Они переправили нас в баньку, заткнули в ней ветошью маленькое окошко и зажгли фонарь. «Располагайтесь, – сказала старушка тихо, – мойтесь, парьтесь. Здесь пока жить будете, не шумите. В селе любопытных глаз и ушей много». – Женщины ушли, а немного погодя послышалось блеянье овец и рёв коров. В село возвращалась с лугов скотина, начиналась вечерняя деревенская жизнь.

В баньке жарко, из чугунного котла идёт пар, около входа несколько вёдер с холодной водой, на полу стоят деревянные шайки и лежат кусочки мыла и мочалки.

Такого блаженства мы не испытывали никогда. Мы хлещем друг друга веником, поливаем водой, трём друг друга мочалками со сползающих с них мыльной пеной. Мы радуемся как дети. Намывшись – все выползаем в предбанник отдыхать и тут обнаруживаем развешанные на верёвке рубашки, штаны, нательное бельё, картузы, шляпы и так далее. Чуть остыв, начинаем примерять обновки. Не всё подходит по размеру, а чего-то нет совсем, например, обуви.

Женщины пришли в баньку поздно вечером, когда уже было совсем темно. Чего не подошло, они взяли с собой, пообещав принести нужный размер, а вот с обувью было совсем плохо. В малоимущих домах её просто в достатке не было, а в зажиточные – хозяйка и её соседка-старушка заходить боятся.

– Скажите, а у вас в селе лапти плетут? – спрашиваю я.

– А как же, для лета самая хорошая обувь была и есть. Её и сейчас, кто постарше носит – обрадовано произносит тётя Мотря.

– А есть, кто сплести может?

– Это к деду Тимохе надо, он хоть и старый, но за неделю наковыряет.

Все прибодрились. Выход из положения был найден. Через неделю нас было не отличить от тамошних крестьян бедного сословия. Прибодрились мы ещё и потому, что узнали – староста в селе добрый человек, выбранный народом, а не назначенный немцами. Он хозяйке приходится кумом. Хозяйка старосте о нас уже рассказала и тот завтра хочет нас беглецов видеть.

– Кум сказал, чтоб шли к нему в управу не кучей, а с разных сторон деревни по одному или два человека с промежутками по времени и чтоб выдавали себя за беженцев, – предупредила нас тётя Мотря.

На следующий день рано утром, выбравшись окольными путями за деревню и подождав, когда наступит день, мы двинулись в деревню с разных концов. Управу было видно издалека, над ней развевался флаг рейха.

На крыльце нам преградил путь рыжий полицай.

– Куда прёшь, басота!?

– Так регистрироваться, замялись мы, чтоб всё по закону…

– Без докладу не положено, – проговорил полицай и, смерив нас взглядом и не обнаружив ничего подозрительного, юркнул за дверь. За дверью послышался его голос:

– Желающих вас видеть уже семь человек накопилось. Их пущать по одному или как?

– Они из каких будут? – спросил староста..

– По виду басота, а кто они там погорельцы, али беженцы, разве поймёшь.

– Время у меня на разговоры нет. Заводи всех разом.

Тут же к нам вышел рыжий полицейский и сказал:

– Входите! Герасим Ильич вас всех впустить велят.

Везение двенадцатое

Мы вошли в комнату и остались в ней один на один с этим Герасимом Ильичём. Старосте было за шестьдесят. Посмотрев на нас, он задал каждому несколько простейших вопросов: «Кто? Откуда? Зачем?». Затем вызвал полицейского и спросил: