Андрей Воронов-Оренбургский - Имам Шамиль. Том первый. Последняя цитадель

Однако звезды сложились иначе. Последующие злополучные обстоятельства заставили покинуть укрепленную высоту.

Русские не стали штурмовать Килятлинскую цитадель Шамиля, а вместо этого быстрым маршем направились в горный Дагестан, оставив в стороне укрепления Шамиля. Они прекрасно понимали: стратегически много важнее успеть в центр Нагорного Дагестана, привлечь на свою сторону горцев и тем самым лишить Повелителя последней надежды.

Мюриды Гобзало из Урады знали, что когда Шамиль укрепился на горе Килятль, князь Барятинский (Ак-паша) со своим войском расположился на горе Танду, а генерал барон Врангель встал лагерем в селении Аргвани. Их целью было: Барятинский выступил через Андийское Койсу в земли каратинцев, а Врангель – в Аварию через мост Сагри. Лишь тогда люди Шамиля прозрели, – их обвели вокруг пальца, оставив на горе Килятль без всякого внимания, так как задача врага была пряма и выверена, как брошенное в цель копье, – захватить Дагестан, подчинить его племена – и только! Оттого же, что Имам избрал эту гору крепостью, русским ровным счетом ничего не угрожало, и они могли спокойно, без помех отправиться своим путем.

В горах роптали: «Каждый урус начальник выступал из своего края со своими последователями. И были с ними грузы «красные и белые» – «злато и серебро», которые захватывали сердца народов и держали рабами свободных».

Талла-ги! Люди гор теперь радостно встречали войска командующего князя Барятинского, который до глубины души поражал горцев своей щедростью и теплым отношением.

Да-дай-ии! Сколотить оборону Килятля и поднять горцев ближайших селений, Шамилю и его сподвижникам так и не удалось. Обескровленный народ безмерно устал от беспрерывной войны; уже не было ни физических, ни духовных, ни материальных сил продолжить Священную войну против огромной империи. В тоже время золото и серебро Белого Царя было в тысячу раз сильнее в деле покорения горцев, чем штыки и пушки.

Предчувствуя близкий крах Имама, «Шамиль спешно создавал в начале июля 1859 года в Хунзахе совет наибов, алимов, вождей и предводителей обществ и представителей государственной власти на местах. О созыве съезда было известно и царскому командованию. Генерал Меликов рапортовал генералу Евдокимову, что Шамиль созвал в Хунзахе военный совет с наибами и духовными лицами о том, как противодействовать наступающим царским войскам».

Шамиль остановился в большом селении Геничутль, в сакле аварского наиба Дибира. Съезд открылся на живописной скальной возвышенности возле аула. Гаджи-Али Чохский отмечал: «Прозорливый Шамиль замечал, что наибы и народ стали другими, хотят изменить ему и предаться русским, а потому приказал всем наибам, ученым и сотенным начальникам, старейшинам и другим почетным лицам поклясться, что они не изменяют ему. Уо! Все поклялись на Коране, что если они изменят, то пусть жены и дети бросят их. Уо! Однако, все изменили ему!»

Хай, хай…Аллах свидетель, не прошло и одной луны, как большинство «верных» наибов и почетные лица Шамиля, давшие клятву бороться до конца, один за другим, как листья по осени отлетают от дерева, начали переходить на сторону царских войск со своими крепостями и мюридами. Воллай лазун! Изменники охотно принимали щедрые подарки и подношения от генералов Белого Царя. Как позже говорили в горах, «они валом и в розницу продавали свою честь и достоинство за царские монеты».

Потрясенный повальными предательствами Шамиль, со своими близкими и семьей, в тяжелых раздумьях покинул гору Килятль, после чего наиб кадий из Ишичали по приказу Имама сжег оставшееся на этой горе снаряжение и уничтожил пушки. Биллай лазун! Так и не вступив в сражение, перестала существовать крепость – резиденция Имама Шамиля на горе Килятль выше селения Ишичали.

Летучий отряд мюршида Гобзало был оставлен уходившим в Гуниб Шамилем, у Килятля, для наблюдения за русскими полками. Не ввязываясь ни в какие стычки и перестрелки, не обнаруживая себя, они должны были посредством гонца, всякий раз упреждать своего Повелителя о любых передвижениях неприятеля.

* * *

Самого Гобзало ныне у пастушеского костра не было. Жизнь воина-гази коротка, да и могила его не на кладбище. Храбрость, что молния – она мгновенна. Потому, пользуясь случаем, он рискнул отправляться в свой аул Ураду, до которого от Ишичали верхом на коне был день пути. Вместо себя он оставил кунака-одноаульца Магомеда сына Исы, по прозвищу Одноглазый Маги. Смелый и быстрый на расправу, весельчак, играющий своей и чужими жизнями, он вместе с Гула и Али составлял кулак отряда Гобзало. Кулак, как доказало время, способный пробивать самую крепкую броню.

Красавец Али сын Будуна, стройный, как тополь, сдержанный и молчаливый, вполне преданный своему мюршиду, олицетворял достоинство и благородство.

Иным был Гула по прозвищу Львиная Лапа, – сильный и твердый, что кремень, он всегда оставался скрытным, себе на уме и всегда непроницаемым для собеседника. Одно в нем было просто и ясно, как медный пятак: он оставался не только предан Шамилю и Газавату, но и испытывал непреодолимое отвращение и презрение, гадливость и ненависть ко всему русскому, за исключением их оружия, которое любил и ценил, пожалуй, даже больше, чем наложниц и лошадей. Даже среди урадинцев суровых друг к другу и беспощадных ко всем остальным представителям человеческого рода, Гула сын Басыра, выделялся своей жестокостью, кровожадностью и цепким расчетом.

Хай, хай… Никто не ведал, сколько велика его скрытая сила. Гула никогда не мерился ею на состязаниях в Гидатлинском сообществе: ни с силачом Удуратом сыном Ханапи, ни с Гобзало, ни с Малачи. Но все знали, что тот, кто становился на его пути, неизменно терпел поражение. И счастлив был багатур из другого аула, отделавшийся одним увечьем; многие кровники и урусы расстались с жизнью, и Гула присоединил их головы к своим прежним трофеям.

Между тем, народ, собравшийся у радушного костра чабанов, долго волновался и горячился, но ни к какому решению так и не мог прийти.

Тогда слово взял до сроку молчавший Магомед и сразу, у дремлющих под седым пеплом рубиновых углей, наступила почтительная тишина.

– Братья, я, как и вы, озабочен. Волла-ги! Четыре солнца назад, великий Имам покинул эту гору, так и не приняв бой. Это плохой знак. Э-э, урусы сильны и хитры, как шайтаны. Скоро здесь будут солдаты, много солдат! А значит, и много горя. Но хуже то, что наибы – изменники, клявшиеся в вечной верности Шамилю, предали нашего Пророка! Предали вас – свой народ!

Все сидевшие двойным кругом у костра, подняли на него глаза и замерли в ожидании. Худой, но жилистый, крепкий, как сыромятный ремень, наголо выбритый, со свинцово-голубым проследком рубленой раны через правую бровь, с выправкой джигита, Магомед внушал уважение. Он по очереди ответил на каждый взгляд своим не вытекшим, но белесо-мертвым, немигающим, как у варана, глазом, (на второй живой и подвижный, почему-то никто не смотрел) затем раскурил трубку. После нескольких секунд тишины, щелкнувшая сушина в костре, прозвучала, словно выстрел.