Андрей Воронов-Оренбургский - Имам Шамиль. Том первый. Последняя цитадель

– Уо! Я тоже видел Барабанные Шкуры на Сулаке. Их видимо-невидимо! А будет еще больше! – не удержался Рашид, и его юные глаза полыхнули черным огнем.

– И мои глаза видели их! – вспыхнул Ташав из тухума Людей Солнечной Стороны. – Вах! Они, как черви в туше буйвола, кишат на нашей земле.

– Тише пастух! Придержи язык, когда говорит воин-мюрид.

Суровый взгляд Львиной Лапы, будто пуля обжег щеку Ташава. Впрочем, и этот скупой окрик Гулы был лишним. Все его лицо напоминало изрубцованный шрамами и царапинами кулак. Глаза горели фиолетовым отсветом. Волосатые руки казались особенно длинными при коренастом торсе, а плечи – непомерно широкими. Мало кто хотел встретиться с ним взглядом. Весь облик урадинца говорил о его чудовищной силе: звериной, свирепой, не знающей пощады.

– Да… Теперь много гяуров из Чечни и Тифлиса придет к нам в горы. И будут хозяйничать на земле наших отцов, – мрачно согласился Одноглазый. – Я говорил с одним из этих гяуров. Он уверен: Белый Царь скоро раздавит Шамиля железным каблуком, как тарантула, и присоединит весь Кавказ к России…

– И ты не вырезал его поганый язык, брат? – снова не выдержал Рашид. В расширенных зрачках сверкали искры ненависти и отчаянья.

И тут чабанов прорвало:

– Ай-е, брат! Что будет с нами?

– С нашими пастбищами и барантой?

– Волла-ги! Сколько будем терпеть зло от урусов? – горячились другие. В их руках подпрыгивали и сверкали кремневые ружья.

– Тише! СихIкъотIи! – Магомед поднял руку. – Честью клянусь, именем своим, нашей вины в том нет, но оправдываться я не буду. По мне, враги Дагестана должны быть убиты. Иншалла.

– Аллах Акба-ар! Твои слова, уздень, согрели наши сердца.

– И наши души не спокойны, люди! – с горечью, словно надорванным голосом, продолжил урадинец. – Сами видите: каждое ваше слово, каждый вопрос и меня, и его, и его, и его… – он указал на своих кунаков-мюридов, – ранят, как стрела, но я повторяю! Не мы предали Имама! Не мы продались неверным за золото! Помните слово Шамиля: «Изменникам лучше находиться под землей, чем на земле».

– Нам придется защищать наши горы! – взял слово Али. – Идти некуда! После смены двух лун, все, кто, остался предан Газавату, соберутся с оружием в Гунибе. Там мы будем защищать Имама и свою свободу! Там, в последней битве с гяурами, решится судьба Дагестана, Чечни и всего Кавказа!

До этого, сидевшие в плотном кругу пастухи, шепотом говорили о переходе на летние пастбища, о том, что станется с их хозяйствами, лошадьми и скотом, если придется снова терпеть притеснения от урусов. Но после слов Али Хижалова, – заговорили все. Разговор разом принял бурный характер, подобный сходу на годекане. Выше остальных поднял голос престарелый чабан Юсуф, по прозвищу Душа Ножа:

– От наших дымов не пойдем! Я первый отдам своих коней сыновьям, возьму ружье и буду биться с ними! Билла-ги! Да будет нам Аллах в помощь!

– Ты мне на горло петлю не накидывай! – рычал другой соседу. – Кровь так кровь! Мало мы ее проливали?! Я готов! Смерть от руки неверного угодна Аллаху!

– Кхэ-э… Плетью огня не потушишь, Хасан! Лишь сыновей потеряешь. Что делать будешь, когда офицер придет с солдатами? А-А?..

– Зарежу собаку! Потом его псов! Потом его жену и ублюдков. Если есть скот, зарежу и его!

– Э-э, напугала мышь кошку! Барабанные Шкуры удавят тебя вместе с твоими сыновьями и бросят в канаву!

– Вах! Сам мышь пыльная! Заткнись! Не то дурную башку отстрелю!! Эй, гумбетцы-ы! Что несет этот андиец?

Одноглазый Маги сидел, как и другие, скрестив ноги, в мягких сафьяновых без каблуков сапогах и курил. Малиновый «огненный глаз» хищно вспыхивал в чубуке при каждом вздохе. Он курил и глядел, не мигая на брызжущих слюной чабанов, чувствуя бритой головой дуновение теплого воздуха. Видел, как мюриды охладили пыл чабанов; растащили гумбетовцев и андийцев, готовых в споре перегрызть друг другу глотки… Со всех сторон, он, как и Али, как Гула, был под обстрелом глаз единоверцев; повсюду были лица, исхудавшие после голодной зимы, утомленные тяжелым трудом, с блестящими глазами, жадно и с надеждой взиравшими на них. Коричневые, перепачканные, изработанные руки горцев, крепко сжимали оружие.

Магомед выбил прогоревший табак о край сапога. Легко поднялся.

– Бисмиллагьи ррахIмани ррахмим… Люди, я рад вашей решимости. Воллай лазун! Мы вместе будем защищать Гуниб и могилы предков. Небеса не купить, а землю нельзя продать. Если есть жизнь, есть и надежда. Биллай лазун! Мы будем драться. И если суждено, умрем все, как один. Эти горы – наши, и мы их никому не отдадим. Хо! Мой язык все сказал. Аминь.

– Да продлит Аллах твою жизнь, джигит! – старый Юсуф, буро-красный, с мокрой от пота спиной, жадно облизал зачерствелые губы. – Твоим голосом, уважаемый, говорит Небо. Воин-гази дерется там, где может, где его враг… А пуховое перо летит, куда дует ветер. Уо, правоверные! Встанем за Шамиля, как прежде! Если гяуры придут к нам. Вырежем их сердца и скормим собакам!

– Аллах Акбар!

– Аллах Акба-ар!! Аллах Акба-ар!!

* * *

Огненные слова мюрида упали на сидевших в круге людей, как гром среди ясного неба. Мало кто ожидал такой воинственной и решительной речи. Время ныне в горах было другое… Время скорби, позора, предательства. Но слова прозвучавшие… Это были слова мужчины. Защитника. Воина.

Ошеломленные и подавленные сидели люди. Кое-кого пробрал озноб от дурных предчувствий грядущего. За спинами дагестанцев горный ветер трепал и косматил пышную зелень сосен по склону горы Килятль, и тихий шорох ветвей и хвои напоминал не то неуловимый рокот боевых барабанов, не то потусторонние стоны и голоса, павших в битвах воинов.

Внезапно многие ощутили накатившуюся на них волну сыпкой дрожи, как перед боем… Люди быстро ощутили в воздухе запах прогорклого дыма. В реальности его не было, но они все равно чувствовали его, как волки – загонщиков. Казалось, он исходил от их собственных несвежих одежд: черкесок, бурок, папах от веку пропахших потом, дымом костров и кислой овчиной. Так пахнут горящие сакли, где сгорает хозяйское добро: кожи и войлоки, звериные шкуры, мотки шерсти и одеяла, ковры и циновки, мука и зерно, трупы убитых людей… Так пахла война – рагь, пахли засады и сечи, спаленные коши, загоны для баранты… Так пах расстрелянный ветер, так пахла сожженная жизнь…

Уо! Сказанное слово – пущенная стрела. Не высказанному слову ты хозяин, высказал – ты его раб. А сказано андийцами и Людьми Солнечной Стороны было довольно.

Класться Кораном и бунчуком тухума – суровая клятва. Слову данному перед этими святынями – нельзя изменить, и каждый дагестанец скорей перережет себе горло кинжалом, отречется от брата, и даже любимой своей.