Андрей Черкашин - Обрученные войной. Записки из семейного архива двух фронтовиков

Много лет спустя, читая фронтовые дневники Константина Симонова, я узнал, что писатель в те июльские дни сорок первого года был в нашей дивизии и даже передавал боевые распоряжения полковника Миронова в наш 630-й полк.

Вот как он описывает свои впечатления от дивизии. «Штаб 107-й дивизии был удачно расположен в глубоких оврагах, перерезавших холмы перед Дорогобужем. Мы оставили машину наверху в кустарнике, а сами спустились в овраг. Всюду стояли часовые. Чувствовались полный порядок и строгая дисциплина с тем оттенком некоторой аффектации и особой придирчивости, которая бывает в кадровых частях, только что попавших в военную обстановку… Два полка дивизии еще не были в боях, но третий уже участвовал в первом удачном бою два дня назад. Я сдал пакет начальнику штаба дивизии, и мы стали дожидаться командира дивизии, он брился. Через несколько минут явился он сам. Это был подтянутый, невысокий, голубоглазый, спокойный сорокалетний полковник. Он мне понравился, и я потом рад был узнать, что его дивизия стала гвардейской. (…) В дивизии чувствовался полный порядок, была отличная маскировка, землянки и блиндажи были надежно врыты в скаты холмов, по расположению штаба не слонялось ни одного лишнего человека. Как потом оказалось, это сыграло свою роль: немцы так и не узнали местоположение штаба».

Симонов внимательно следил за боевым путем сибиряков и посвятил главу нашему соединению. Как радостно мне было читать такие строки спустя 45 лет: «Именно эта 107-я, впоследствии 5-я гвардейская Краснознаменная Городокская стрелковая дивизия… особенно отличалась при освобождении Ельни. Во время октябрьского наступления немцев на Москву она оборонялась под Калугой и вышла из окружения к Серпухову. Во время нашего контрнаступления под Москвой с тяжелыми боями прошла свои первые двести километров на запад, а через три с лишним года закончила на косе Фриш-Нерунг в Восточной Пруссии».

На примере нашей дивизии писатель провел весьма показательный анализ потерь и трофеев.

В боях за Ельню с 8 августа по 6 сентября 1941 года дивизия уничтожила 28 танков, 65 орудий и минометов и около 750 солдат и офицеров противника. Сама же понесла тяжелые потери – четыре тысячи двести человек убитыми и ранеными.

В зимнем наступлении под Москвой сибиряки потеряли в боях еще 2260 человек. А вот уже в 1945-м при штурме Кёнигсберга, отбив 55 городских кварталов и захватив 15 100 немецких солдат, наше соединение потеряло 186 человек убитыми и 571 ранеными.

Так мы учились воевать. Ведь, как справедливо подметил в своих дневниках Константин Симонов, «в период первых стычек 107-й дивизии с немцами под Ельней ее практический опыт ведения современной войны был равен нулю». К концу войны 5-я гвардейская стала одной из самых опытных в боевом отношении соединений Советской армии. На ее гвардейском знамени сверкали ордена Ленина, Красного Знамени, Суворова II степени… Азы суворовской «науки побеждать» мы постигли под Ельней… Сейчас это боевое знамя находится в Москве в Центральном музее Вооруженных сил и при торжественных встречах с ветеранами войны 5-й гвардейской дивизии мне иной раз дается право выносить это родное боевое знамя и прижаться к нему лицом.

Недавно получил из Барнаула от боевого товарища фотографии, от которых защемило сердце – неповторимая молодость наша в армейских гимнастерках… На обороте фотографий подписи:

«1. Командир 2 стр. батальона 630 сп ст. лейт. Иосиф Иванович Кудашкин. В одной из рот этого б-на два бойца музвзвода рядовые Черкашин и Долгов были санитарами. В этом же батальоне были Мусохранов с Долговым – подносчиками б/п в пулеметной роте.

2. Лейтенант Федор Гордеев командир роты 2 батальона 630 полка. Именно в его роте под дер. Митино красноармейцы Андрей Черкашин и Долгов в качестве санитаров вытаскивали раненых с поля боя. Принимали участие в отражении атак фашистов. Оба уничтожили 6 солдат врага. Годреев погиб под Ельней в 41 г.»

11 октября 1941 года на Богородицком поле советские войска предприняли попытку массового прорыва знаменитого Вяземского окружения, из которого вышли 85 тысяч человек. Из-за того что приказ был отдан слишком поздно, в плен попали 688 тысяч солдат и офицеров. Эта трагедия была одной из самых страшных в мировой военной истории.

Мы чудом успели выйти из страшного вяземского котла, в котором сгорели три армии. Особой нашей заслуги в том не было. Просто по планам высокого командования нашу дивизию успели перебросить в резерв ВГК. Судьба! Или, точнее, слепой военный жребий.

18 сентября поредевшие полки 107-й дивизии (на полях сражений остались свыше четырех тысяч наших бойцов, почти половина дивизии) были собраны на станциях Павлиново и Спас-Деменск, погружены в вагоны и отправлены в район Вышнего Волочка в резерв ВГК. А спустя сутки огненное кольцо окружения замкнулось.

22 сентября 1941 года я был контужен при бомбежке. Из ушей потекла кровь. Оглохну? Но я же музыкант. Как я буду играть глухим? Наш ротный санинструктор ефрейтор Петровский, медик из Харькова, обработал мне оба слуховых прохода какой-то шипучей жидкостью, стянул голову тугой повязкой и дал хлебнуть водки из своей фляжки. Несколько дней провалялся в санбате, пока не восстановился слух. Это было такое счастье, услышать вдруг, как барабанит дождь по оконному карнизу и даже как храпит сосед на своей койке.

Опыт армейской жизни учил: в любых новых условиях первым делом ищи земляков. Землячество вдали от дома великая вещь. А если ты сибиряк, то земляков у тебя от Урала до Приморья – что из Омска, что из Хабаровска. Но в первую очередь искал, конечно, тех ребят, которые были призваны из Иркутска, Бурят-Монголии или с Алтая. Если такие находились, то сразу становились почти братьями. Вот и здесь, в госпитале, нашелся свой «челдон» – военфельдшер из Читы. Хоть и неблизко из Улан-Удэ до Читы, а все равно свой, «земеля». Он мне после выписки полфляжки спирта налил – «для протирания ушных раковин». А спирт на «передке» – это спасение и от обморожения и от воспаления раны. Да и вместо бани – фурункулы протирать. Так я полагал. Но когда однополчане мои учуяли запах спирта из моей фляжки, пришлось расстаться со всеми этими иллюзиями.

В конце осени сорок первого года наша дивизия прикрывала подступы к Москве со стороны Калуги. Как ни жаль было оставлять Ельню, отбитую ценой многих потерь, к октябрю мы вынуждены были отойти за реку Угру. Наш полк – уже не 630-й, а 17-й гвардейский – прикрывал деревню Мстихино, близ которой находился важный объект: большой железнодорожный мост через Угру. Само название этой деревушки – Мстихино, призывало нас к мести за поруганную русскую землю, за сожженный Дорогобуж, за растоптанную Ельню, за тысячи других городов, городков, по которым прошлись стальные гусеницы и кованые сапоги вермахта.