Юлиан Шульмейстер - Служители ада

Вспоминаются Наталке квартиры гетто — Фирина и других знакомых. Пригодные для жилья помещения переполнены, спят не только в комнатах — в кухнях и коридорах, не только на кроватях — и на полу. Во многих комнатах построены двух- и трехэтажные нары. У Фалека больше нет комнаты, пришлось переехать в комнату Фиры, сама попросила. В этой же комнате живут Певзнеры: Рахиль, сестра Фиры, ее муж Хаим, две дочери. Всех жителей девять, точнее десять, Рахиль на восьмом месяце беременности. Чиновники жилищного отдела и на него, еще не родившегося, учли место в комнате. Четверо детишек спят на двух кроватях, расширенных лежащей между ними доской, Рахиль спит на кушетке, Фира с младшим сыном Натаном имеют кровать. Над кроватями детворы Хаим и Фалек соорудили второй спальный этаж — просторные пары. Нашлось в комнате место для двухстворчатого шкафа, буфета, небольшого стола и нескольких стульев. Многие жители гетто не смеют мечтать о таких удобствах, а у нее, Наталки, две наполовину пустые комнаты. Квартира Снегуров еще больше, так же живут другие соседи и клянут свою убогую жизнь. Как в этом мире все относительно!

Только переступила Наталка порог Фириной комнаты, взрослые и дети спешат поздравить с днем рождения Ганнуси. День рождения! Из-за дня рождения квартира в слезах. Не Ганнусиного, а того человека, которого нет и не будет. Развешан по гетто новый приказ: родившимся, незаконно родившим, незаконно принявшим роды и прочим пособникам уготована смертная казнь.

— А как же с Рахилью? — глядит на женщину, в чреве которой уже созрел человек. — Не могут запретить рожать тем, кто уже на сносях.

— Запретили! — отвечает Рахиль со спокойствием умирающего.

— Бог поможет — скоро родишь! — успокаивает Фира сестру. — Никто не узнает, что рожала после приказа.

— Никто не узнает! — поддерживает Фалек. — Все свои, некому доносить.

Успокаивает и думает о юденратовской директиве, полученной доктором Гаркави. Для контроля над производством абортов жилищному отделу, службе порядка, участковым врачам и главным врачам двух еврейских больниц предложено сообщить в медицинский отдел юденрата обо всех беременных женщинах. Конечно, донесли о Рахили, а аборт в ее положении, наверное, равносилен убийству. В медицинском отделе — не немцы, а евреи, они не станут убийцами еврейки, спасут от аборта. А станут ли рисковать своей жизнью? Захотят ли свое благополучие заложить за незнакомую женщину? Никому умирать не хочется, но не все же чиновники — подлецы, А акция стариков! Может, и тогда спасали, такое не афишируют. Надо посоветоваться с доктором Гаркави.

В печали и горе сели за стол. Пища не идет в рот, детвора этим пользуется, мгновенно исчезли принесенные Наталкой блины из картофеля и петушки-леденцы.

Глядят взрослые на детей, траурным мраком сгустилось молчание. Не выдержал Хаим Певзнер, анализирует военные сводки и другие сообщения газет.

— Когда, например, человек кричит, что не позволит себя избивать? — начинает обзор международных событий и после многозначительной паузы поднимает вверх указательный палец. — Тогда кричит, когда его таки да могут побить.

— К чему эта философия? — не поймет Фалек.

— А эта философия к тому, что Гитлер именно так закричал, — понижает Певзнер голос до шепота, будто Гитлер подслушивает в соседней комнате. — Изувер уже имеет надежду быть битым.

— Мне хватает своего горя, я его речей не читаю! — дрожь берет Фиру от страшного имени.

— Зря не читаешь, сестрица. Он уже не кричит о победах, а наоборот и напротив! — Напяливает Хаим на нос очки в тонкой стальной оправе и, приблизив к самому носу «Газету львовску», читает: «Хочу заверить моих врагов, что нас не покорит никакая сила оружия, ни время, и никакие внутренние сомнения не поколеблют нас в исполнении наших обязанностей». Ну, что я вам говорил!

— Обычное хвастовство! — не видит Фалек ничего нового.

— Не обычное, и совсем не хвастовство, — горячится Хаим. — Скажи мне просто и ясно: зачем Гитлер закричал, что его не покорит никакая сила?

— Спроси у него, — советует Фалек.

— Я тебя спрашиваю! — стучит Хаим ножом по столу. — Почему Гитлер не кричал об этом, когда у него были сплошные победы, когда его «доблестные» бандиты завоевывали страну за страной?

— Они и теперь завоевывают, — грустно констатирует Фалек.

— И теперь завоевывают! — кричит Хаим, забыв об осторожности. — Дулю с маком они завоевывают!

— С ума спятил! — Фалек удивленно глядит на Хаима. — Не знаешь о победоносных боях под Москвой? Хоронишь Гитлера, а он, может, уже въехал в Москву?

— Въехал в Москву! — вскочил, переполненный возмущением Хаим, пальцем водит вокруг виска. — Надо читать газеты.

— Что же ты вычитал? — Не поймет Фалек Хаима — может, подбадривает Рахиль?

— Что я вычитал? — Хаим снова садится за стол и переходит на торжественный тон. — В сводке верховного командования германских вооруженных сил сообщается, — водит Хаим указательным пальцем по газетным строкам: — «В связи с переходом от наступательных операций к позиционной войне в зимние месяцы на разных участках восточного фронта, в том числе под Москвой, производятся необходимые плановые улучшения и сокращения линии фронта». Что теперь скажешь? — победоносно вопрошает Хаим.

— Ничего не скажу! — пожимает плечами Фалек.

— Он ничего не скажет! Он ничего не скажет! — укоризненно повторяет Хаим, перебирая газеты. — Тогда я вам напомню вчерашнюю сводочку. — Вновь палец Хаима движется по газетным строчкам: — «На Восточном фронте, под Москвой, успешно отбиваются местные атаки врага». Теперь поняли? Не немцы наступают, а русские! Даст бог, моя Рахиль, на зло Гитлеру, еще не раз будет рожать и растить детишек.

— Будем рожать и будем растить детей! — заразилась Наталка энтузиазмом и верой Хаима. До чего же чудесный человек этот Хаим. Рахиль и нерожденный ребеночек — в смертельной опасности, а он мечтает о поражении немцев. Не только мечтает — так прочел немецкие сводки, что хочеться ему верить.

Об этом же подумал и Фалек. И еще думает о том, почему малообразованный плотник разбирается лучше, чем он, в немецких газетах. Может, потому, что Хаим, несмотря ни на что, верит в русскую силу. Как хочется, чтобы Хаим был прав.

Торопит Фалек Наталку: пора уходить. Не хочется Наталке, а надо. Когда у Фалека была своя комната, там отводили душу, теперь их немногие минуты — на улице. Опасные минуты, любят полицаи вечерами куражиться на еврейских улицах.

Вышли из дому, взялись за руки и только теперь испили всю горечь их последней встречи. Кто знает, когда и как встретятся? Встретятся ли?

— Обязательно встретимся, даже скоро! — уверяет Наталка. — С возчиком Бородчуком буду слать передачи и письма. Каждую пятницу, от двенадцати до часа, встречай около продовольственного склада на Кресовой. Подходи, когда разгрузят продукты, не то заподозрят, что хочешь украсть или тайно купить.