Фриц Вёсс - Вечно жить захотели, собаки?

Лейтенант не может опомниться и заклинающе поднимает руки:

— Я вообще не понимал, что делаю. Это просто произошло как бы само собой!

— Думаете, я знал, господин лейтенант? Человек только тогда становится настоящим солдатом, пригодным для боя, когда он уже не знает, что творит! Это спасает его, дает ему победу и освобождение от вины, которую иначе невозможно было бы выдержать, — ведь он действовал бессознательно, инстинктивно и правильно!

Они идут по колее, оставленной самоходками. И словно по рельсам скользят мысли Виссе.

«В бою, когда осуществляется последнее решение, правильно действует не тот, кто лучше мыслит, а бестия с его опытом и инстинктом.

Поэтому никто так не ненавидит и так не боится войны, как солдат!

Быть человеком, человечность, как мы ее себе представляем — это утопия, прекрасный сон…

До сих пор я открыл только четыре типа человека! Смелые мечтатели, которым дорога идея человечности.

Люди, извлекающие из войны пользу, которые из трусости требуют человечности от противника, лжецы, которые играют человеческую комедию, чтобы скрыть за ней свое зверство, и солдаты. Они единственные, кто без всякого философствования действуют правильно и сражаются и умирают во имя человечности.

Я солдат; я знаю, что как солдат действовал правильно. Но я и приверженец единственной великой идеи человечности, поэтому я возвращаюсь на месте событий, чтобы понять, справедливо ли я действовал.

И только теперь мне становится ясно: когда горел гигантский танк, внутри был часовой. В моих ушах остается и навсегда останется смертельный крик, который он издал. Я отчетливо вижу его руки, которые судорожно цепляются за край люка, вижу, как он, терзаемый смертью, пытается высунуть голову из люка, но уже не в силах выбраться из танка, падает обратно и заживо сгорает.

Я отчетливо вижу перед собой красноармейцев, которые, присев на корточки, пытались защитить головы руками, прежде чем падали мертвыми. Я видел, как разбивали их черепа и как выпадал наружу мозг.

Там был один, который бросился на землю и руками и ногами бился, сопротивляясь, когда его забивали насмерть.

Я видел русских солдат, которые защищались голыми руками и пытались отнять у румын штыки и винтовки, и я видел, как их закалывали и убивали.

Один русский убегал от самоходки, он бежал, не петляя, не уклоняясь в сторону, упал и был раздавлен гусеницами. Сквозь шум моторов и лязганье цепей я слышал, как хрустели и ломались его кости. И я вижу перед собой русского в балке, который, опустившись на колени, поднимает руки, моля о жизни, складывает руки на груди, но и его безжалостно убивают. Я не хочу этого забывать, и это всегда будет перед моими глазами. Я должен это выдержать, чтобы быть достаточно сильным и оставаться человеком.

Только по результатам поступка можно измерить, был ли он правильным и справедливым — и потому я снова иду на место событий. Но что значит: право, справедливость? Очень изменчивая, умозрительная категория, игра ума с множеством логических ошибок. Мысль, которая хочет определить действие, всегда хромает сзади него и мстит себе за это обвинением и отмщением.

Право, справедливость — это желание человечности… Пока что с этими многими видами права и справедливости и многими видами вины идет оживленная торговля на черном рынке; и разновидностей того и другого существует столько же, сколько точек зрения. То, что меня как гражданское лицо квалифицирует как убийцу, поднимает меня как солдата до уровня героя и, наоборот, как солдат я был бы приговорен за трусость, если бы не решился убить врага. Пока я солдат, я могу позволить себе только тот вид совести, перед которым в ответе за то, насколько правильно я действовал как солдат!»

— Как человек я чувствую себя виновным!

— Как какая разновидность человека? — спрашивает Виссе лейтенанта. — Я солдат и я верю в человечность, даже в то, что мы к ней придем, и она придет к нам, как зрелость и старость!

Усталый, как собака, возвращается Виссе в немецкий штаб связи. Его люди рады, что он вернулся, это он сразу замечает. Харро вне себя от восторга. Он скулит, лает и прыгает на Виссе до тех пор, пока ему не удается облизать лицо хозяина.

— Фу, свинтус ты этакий!

Пес уже не отходит от него. Кнауч смахивает пыль со стула.

— Первым делом надо присесть, отдохнуть, господин обер-лейтенант!

Кремер выбегает куда-то, возвращается с котелком горячего горохового супа с салом, но не допускает, чтобы изголодавшийся Виссе ел прямо из котелка.

Есть он должен из тарелки. В бункере тепло, и даже имеется, если ничто не помешает, постель на эту ночь. Виссе чувствует себя довольным. Как малы стали потребности и как учится человек на войне ценить самое незначительное проявление комфорта.

— Так, а теперь сразу прилягте-ка на пару часиков, господин обер-лейтенант Марш в кровать! — энергично настаивает Безе, когда Виссе отрицательно качает головой. Он уже вновь чувствует себя посвежевшим.

— Может, вам чашечку кофе-мокко сделать? У меня есть сильные сигареты.

Виссе от всего отказывается. Только чтобы отвязаться от Безе, он соглашается на рюмку водки.

— Вы и вправду такой выносливый, господин обер-лейтенант! — удовлетворенно констатирует Безе, который и сам выносливее, чем старый солдатский сапог.

— Кнауч! Что там с телефоном?

— С большинством пунктов связь опять прервана, господин обер-лейтенант.

— Тогда наладьте радиосвязь! — он снова обращается к Безе. — Если теперь господин капитан Мёглих напрямую отвечает за контакт с 4-м армейским корпусом, то и мы должны, как и прежде, поддерживать нашу связь с немецким штабом.

— Думаю, так, потому что попу-дезертиру лучше дорогу не перебегать!

— Я бы хотел просить вас, господин зондерфюрер, выбирать несколько более сдержанные выражения!

— Я только говорю то, что есть на самом деле, господин обер-лейтенант, и уж если вы желаете, я ему прямо скажу в лицо, что он мне не товарищ, господин капитан Мёглих! До войны он был священником, змея подколодная!..

Виссе взрывается:

— Я запрещаю вам так говорить! Безе гневно отмахивается:

— Как Гитлер, господин Мёглих свое жреческое одеяние на гвоздик повесил, потому что у нацистов лучшие возможности унюхал. У него тщеславие болезненное. Он с гражданки ушел, потому что в штабах мест полно, где такой ученый трус в самый раз, там его с распростертыми объятиями встретят, он и заползет в теплое гнездышко. За хорошее место душу продаст и своих камрадов впридачу. Он свою христианскую любовь к ближнему быстренько позабыл и стал акробатом прямой кишки: начальству задницу лижет, а с нижестоящими ведет себя дерьмо — дерьмом…

Теперь у него вкус появился к военной службе и стал он такой активный, дальше некуда. Он с вами сладкий, как сахарин, а за спиной он и вас, и меня, если ему надо, так обольет грязью, шпион проклятый! Негодяй он, говорю вам прямо и вслух, а теперь можете обо мне все доложить, если хотите, господин обер-лейтенант!