Фриц Вёсс - Вечно жить захотели, собаки?

— Как я рад! — Генерал действительно рад и другие офицеры, которые в спокойные времена его не очень жалуют, сейчас демонстрируют живейшее участие, ибо он, казалось бы, уже обреченный, вдруг оказывается среди них, свежий и оживленный, словно пришел с прогулки, а не из ада тяжелейшей битвы.

Виссе приятно удивлен, услышав голос майора: благозвучный, располагающий, интеллигентный и его спокойную, сдержанную манеру говорить.

— Майор замечательно поет, у него великолепный, мощный баритон! Но горе, если он заорет, тогда дрожат стены, — с улыбкой замечает Биндер.

Мораро рассказывает:

— Мы держали свой участок фронта во всю его ширину со всеми позициями. Где Иван нас выгонял, там мы атакой штурмовой группы снова отвоевывали свои бункеры и траншеи. Артобстрелы не принесли нам сильных потерь, и большинство бункеров и позиций с боеприпасами и техникой сохранились!

— Потому что они глубоко встроены в склон и хорошо укреплены! — с удовлетворением замечает генерал.

— А как мои парни кляли все на свете, что должны рыть окопы, надрываться, в то время как их приятели у Попеску полеживают себе на животе!

— Но сегодня-то, небось, они порадовались?

— Во время танковой атаки сопровождающая пехота была уничтожена или отброшена. Из прорвавшихся танков, восемь Т-34 были уничтожены магнитными минами, которые я добыл, и трофейными бутылками «Молотов-коктейль»!

— Вы тоже какой-нибудь из них кокнули? — спрашивает с улыбкой капитан Станческу.

Непрерывно блуждающая на лице Мораро легкая усмешка превращается в издевательскую ухмылку, и он поднимает три пальца левой руки.

— Пока я мог поддерживать связь с соседями слева и справа, мои потери были невелики. Но когда справа от меня 1-я пехотная дивизия под натиском штурмующих русских просто растворилась, превратилась в ничто, а слева от меня не выдержал Попеску, то и мне пришлось весь день на открытых флангах отражать тяжелейшие атаки, и к вечеру мои потери убитыми и ранеными составили пятьдесят процентов.

Майор стал густо красным, и чувствуется, что надвигается взрыв гнева, который генерал пытается смягчить собственным гневным бурчанием и энергичными жестами.

— Боеприпасы, продовольствие, санитарный и горючий материал — всего я запас столько, что мог спокойно продержаться еще четыре-пять дней. Поскольку оружие погибших и раненых я не оставлял врагу, то у меня и этого добра было навалом. Все раненые, насколько возможно, собраны вместе, им оказана помощь, они защищены от холода. Погибшие предаются земле, как раз теперь, когда на фронте спокойно; позиции расчищаются от развалин, а там, где они разрушены или повреждены, снова ремонтируются. Несколько человек из 1-й дивизии примкнули ко мне. О самой дивизии ни слуху ни духу.

Справа от меня путь передвижения русских войск. Вслед за танками весь день непрекращающимся потоком абсолютно беспрепятственно катят мощнейшие силы противника на моторизованном транспорте и на запряженных повозках с востока в западном направлении. Пленные дали показания, что их цель — большая Донская дуга. Я предполагаю, что они хотят разорвать Донской фронт и вместе с напирающими с севера силами попытаться взять нас в котел!

Генерал встревожено кивает.

— С наступлением темноты русские танки и машины, не обращая на нас никакого внимания, идут с дальним светом фар — я сижу и бессильно смотрю на все это!

Мораро обращается к Виссе:

— Когда же, господин обер-лейтенант, 29-я пехотная дивизия вызволит нас, наконец? Ведь самое — время, чтобы отгородить место прорыва, где была 1-я пехотная, и предотвратить дальнейшее наступление врага, иначе… скоро вражеские армии будут у нас за спиной!

Виссе показывает глазами на Мёглиха.

— Господин капитан — офицер, осуществляющий непосредственную связь с 4-м корпусом.

Мёглих отрицательно качает головой, не желая поддерживать Виссе.

Пораженный открытым соперничеством со стороны Мёглиха, но тут же приняв решение скрыть это от румын, Виссе заявляет:

— По многочисленной информации, которую я получил, 29-я моторизованная завтра утром начнет атаку и установит связь с вашим батальоном. Поскольку невозможно предсказать, сможет ли дивизия снова улучшить положение к югу от нас у румынского 4-го армейского корпуса и стабилизировать фронт, я пока не в состоянии ничего посоветовать вам.

— Тогда оставайтесь на ночь у нас! — разрешает и приказывает генерал майору. — А утром на рассвете во время атаки вы присоединитесь к 29-й дивизии!

— Нет, господин генерал!

Татарану резко вскидывает голову. Он не привык к возражениям.

— А мои люди? — Мораро продолжает не соглашаться с генералом. — Они ждут меня! Так же, как я пришел сюда, я вернусь к ним обратно!

— Один, прямо через русские позиции! Мораро кивает, хитро улыбается.

— Я дам вам несколько человек!

— Ни в коем случае! — майор решительно отказывается. — Я прошу только об одном: чтобы было предпринято все, чтобы высвободить нас, если придется отводить фронт назад! — При этом он смотрит на Виссе и дружеская ухмылка не сходит с его лица.

Я останусь на своих позициях и тем самым упущу единственный шанс смыться под покровом ночи! — Пожатием руки он прощается и с Виссе, держит его руку и жмет ее, так что тому кажется, что он сломает ему все пальцы.

Господин обер-лейтенант, я надеюсь, немецкие камрады нас не покинут? — Он говорит на ломаном немецком, и эти несколько слов он произносит с трудом.

— Я сделаю все, что от меня зависит, господин майор! — для Виссе тягостно наивное доверие Мораро, потому что он не знает, сумеет ли оправдать его.

На пару часов обер-лейтенант бросается на койку. «Уже два часа ночи, мне остается не более четырех часов сна! — жалеет он себя. — Надо быстрее уснуть!» Но сон не идет, какое-то время он дремлет, ворочается, ищет удобное положение, но сна нет как нет. Среди смерти и разрушения, в балке, перед ним стоит на коленях русский, сложив руки и подняв их вверх, и просит, понапрасну, сохранить ему жизнь. Ужас не отпускает Виссе, и он чувствует, что переживает тяжелый нервный кризис. В качестве оправдания он вызывает в памяти картину раздавленного русскими 2-го артдивизиона. Как выяснилось сегодня вечером, ни одному человеку не удалось уйти живым. Командир дивизиона, чтобы не попасть в руки к русским, застрелился.

Точно так же будет и с Мораро. Уже половина четвертого, близится утро. Через два с половиной часа снова над степью поднимется шум сражения, и русские тысячами, крича свое «Ура!», появятся вслед за танками и все сметут на своем пути. Он на мгновение открывает глаза, и веки его дрожат.

Он приказывает Зелльнеру установить связь с 29-й моторизованной пехотной дивизией.