Александр Зеленов - Второе дыхание

У него, у Владимира, тоже была знакомая, Зина, студентка медтехникума. Познакомил, свел их шофер с его батареи Кодинцев, парень поднаторелый в сердечных делах. Свел — и оставил одних. Они же, оставшись с глазу на глаз, не знали даже, о чем говорить, что делать. Вышагивали молча, неподалеку один от другого, по обочине шоссе весь вечер, мучимые желанием сблизиться. Он-то хоть пайковые командирские папиросы смолил одну за другой, а у нее и такого спасения от дикой застенчивости не было... Хорошая, милая девочка! Где-то она теперь?

А по шоссе, мимо их батареи, и ночью и днем не переставая тянулись на запад дивизии ополченцев и регулярных войск, катились пушки на конной тяге, зенитки на тягачах. Черный круглый репродуктор в их землянке то принимался вдруг бормотать простуженно, хрипло, то замолкал надолго. Порой из него вырывалась чужая, немецкая речь, неизвестно как залетевшая. И было в те дни так трудно, так тяжело на душе! Но и другое было: вера, что выстоим.

...Да, тяжело приходилось. Очень! Почему же сейчас, когда прошло столько лет, те времена вспоминаешь с такой теплотой, будто было тогда одно лишь хорошее?

Плужников пел, глядел затуманившимися глазами на своего преждевременно поседевшего друга и растроганно думал под песню.

Вот сидят они, двое, у ночного костра, в те годы еще совсем молодые мальчишки. Оба воевали, были ранены. А ведь могли бы быть и убиты. Убиты и похоронены возле какой-нибудь безымянной высотки, как его фронтовой дружок Яшка Горюнов, как брат Василий, как множество других его ровесников и сверстников. И закопаны не на родине даже, а где-то в чужой, неласковой и холодной земле...

Сколько раз в те дни задавал он себе вопрос, где он окажется, что с ним случится через год, через полгода, через несколько месяцев войны? Да и останется, будет ли жив вообще-то?

И никогда еще, кажется, так не хотелось жить, никогда еще жизнь не представлялась такой прекрасной, как в те первые дни войны, когда потерять ее ничего не стоило.

И вот им повезло. Оба остались живы. Судьба, а может быть, случай подарили им самое дорогое — жизнь. И это — счастье. Счастье в том, что оба живут, что сейчас вот сидят у костра, а рядом с ними сонно лопочет, перекатывая свои воды, речка, а в мокрых кустах на том берегу неугомонно скрипит дергач, и где-то на самом краю горизонта дотлевает еле видимая полоска заката...

«Ведь ради чего живем? Разве не ради таких вот минут, когда человеку выпадает счастье остаться наедине с природой? — думал растроганно Плужников. — «Природа — это вечный оселок, о который человек правит свою душу». Ах как верно, как хорошо сказано!..»

...Долго они сидели возле костра, тревожа лесную тишину песнями. Потом принялись наставлять Костика, как тому следует правильно жить, и до того его довели, что тот со слезами на толстых щеках дал слово перемениться, как только вернется к маме.

И никто уж не помнил, как и свалил их сон, как захрапели все трое у потухающего костра, накрывшись одним одеялом.

Проснулся Плужников от страшного скрежещущего звука, будто лес прочесывался танками. Испуганно вскочил, слыша, как бурно и беспорядочно колотится сердце, но тут же опомнился и вздохнул облегченно: то скреблись в коробке из-под спичек майские жуки...

Тишина кругом стояла мертвая. Костер потух. Только в одном лишь месте сквозь слой остывшего пепла живым глазком проглядывала розовая жаринка угля.

Он сел, закурил. С наслаждением вбирая легкими сладкий дым сигареты, думал, пойти ли проверить жерлицы или посидеть просто так.

С горы вдруг явственно послышались шаги, — кто-то быстро, в две пары ног, спускался по лесной тропинке к речке.

Плужников, спрятав в горсть сигарету, прислушался.

Рядом мелькнули две тени. Спустились к кустам, почти к самой воде, и остановились, замерли. Послышался сдержанный шепот, тихий девичий смех.

Плужников приник к земле и на фоне чуть светлеющей реки различил силуэты солдата и девушки. Они стояли, тесно прильнув друг к другу. Стояли и целовались. Целовались страстно. Потом оба опустились на траву...

Стояла теплая ночь без луны. В небе, почти не мигая, отражаясь в реке, висели сонные звезды. Ни скрипа дергача, ни соловьиных выщелков. Лишь глубокая ночная тишина и в ней усыпляющее, дремотное «трю-ю-у... трю-ю-у... трю-ю-у...» — будто это сама ночь так звучала.

Они поднялись с травы и долго сидели молча.

— Теплиной пахнет, дымом, не слышишь? — тихо произнес девичий голос.

— Тебе показалось, — ответил солдат.

— Ты будешь купаться?

— Закон!

— Гляди, тут русалок много, утащат! — девушка тихо рассмеялась.

Солдат поднялся и стал раздеваться. Послышался шумный всплеск, отражения сонных звезд качнулись, заколыхались на расходящихся кругах.

Он плавал шумно — ухал, нырял, отфыркивался. Потом крикнул подруге:

— А ты знаешь, вода — как парное молоко...

Девушка молчала. Смутным изваянием сидела она на берегу, обняв руками ноги, прижав подбородок к коленям.

Солдат наконец выбрался из воды, вырос на берегу темным большим силуэтом и пригоршнями принялся сгребать с мокрого тела, с бедер и с плеч крупные зерна влаги, шумно отфыркиваясь. Даже при слабом свете звезд угадывалось, какое здоровое у него и сильное тело.

Вот он оделся, щелкнул зажигалкой. Концом сигареты втягивая розовый лепесток огня, проговорил:

— А водичка-то с химией!..

— Я же предупреждала тебя, — сказала девушка и попросила: — Много-то не кури!

— Это почему?

— Просто так... Губы будут горькие. — И опять тихо рассмеялась.

Сигарета, прочертив в воздухе красную тоненькую дугу, с легким шипением шлепнулась в темную воду.

Влюбленные уже давно ушли, уже замерли их шаги в темном ночном лесу, и снова наступила тишина, глубокая, бархатная, густая, а Плужников все сидел, уставясь в потухший костер, глядя, как с тихим шипением, словно вздыхая о чем-то, исходит последним дымком случайно уцелевшая головешка, и чувствовал себя одиноким и глубоко несчастным.

Он никогда не будет уже молодым, таким вот, как эти двое... Вот уж кто счастлив по-настоящему! Счастлив потому, что молод, что жизнь у них вся впереди, что она лишь начинает раскрывать перед ними свои жгучие тайны.

А у него уже все где-то в прошлом. Того, что было, теперь не вернуть. Не вернуть никогда...

Он разошелся с женой три года назад. Повод был, казалось бы, пустяковый — страсть его к собиранию книг. Плужников тратил на них почти всю зарплату, книгами завалил все шкафы и углы. Жену возмущало, что большую часть их он не читал, а лишь только просматривал. И еще раздражало то, что он, как она выражалась, был н е в н и м а т е л е н к ней.