Николай Асеев - Добровольцы

— Ты, Мишка, хочешь, зови меня кисляем, — сказал вдруг Андрюша, — я и обижаться теперь не стану, а уж ехать на войну не хочу. Лучше останусь помогать им. И бабушку, и маму уговорю, что все должны помогать. Небось, и к нам в город привезут таких. Все, все отдам им и буду за ними ухаживать.

Миша по обыкновению попробовал подтрунить над товарищем, но шутка не вышла.

— Сестрой, значит, будешь!

— Зачем, — ответил Андрюша, не смущаясь, — нужны и санитары. Ты, Мишка, не насмехайся, нехорошо это теперь.

— Эх, брат, — не унялся все же Миша, — конечно, кисляй ты! Увидел раны и раскис! Нет, а я вот мстить за них хочу.

— Мстить?! — изумился Андрюша. — А за немца тоже будешь мстить? Нет, я сейчас хочу только помогать.

Груня не помнила родителей. Они умерли, когда ей было два года.

Бабушка Татьяна приехала из соседнего села и взяла внучку к себе. Была она бедна, муж у нее умер давно, и хозяином в доме был сын, Николай. В то время, как Татьяна привезла в дом сиротку, он собирался жениться. Справили свадьбу, и уехал Николай от матери с молодой женой.

Осталась Татьяна с Груней в маленькой прокопченной избушке, и зажили припеваючи. Николай почти ничего не взял из родного дома, да, правда, и брать-то было нечего: лошаденка умерла от старости, а корову сын оставил матери на подмогу.

Целый день шлепала Татьяна туфлями, целый день разговаривала с коровой, с Груней, с кошкой, с горшками:

— Ну-ка, горшочек, полезай в печь, — говорила она, — свари нам с Грунюшкой кашки.

— А ты, — приговаривала она другому, — щец нам свари, мы и пообедаем.

Моет ли бабушка скамьи, столы, пол — все-то приговаривает:

— Ишь, ты, столик-то теперь у нас с Грунюшкой беленький, а пол-то, глянь, какой чистенький!

И все в избе у бабушки было для девочки живое. Потому никогда не скучала Груня. Бывало, уйдет бабка, а она бегает по избе и, как та, со всеми разговаривает. А есть захочет, схватит ложку деревянную, подбежит к горшочку и застучит по нему:

— Дай щец! Дай кашки!

А уж кот у бабушки был совсем старый, как большой человек. Бывало, все ему Татьяна выложит, все думы свои расскажет:

— Ты еще, Грунюшка, мала, не понимаешь, — говорила она девочке, — а Васька все понимает, он все помнит. Мы с ним горя много видели.

— Вася, а Вася! — обращалась она к коту. — Помнишь хозяина-то? Хорошо у нас было, как жив он был. Хорошо жили. И тебе, дураку, хорошо жилось: хлеба много — мышей много. А теперь пусто — и мышек нет!

Кот, точно, и вправду слушал: жмурил глаза, мурлыкал и посматривал на старушку. И всегда-то была весела Татьяна. Потому и Груня росла веселой, ласковой, хохотуньей. Зимними вечерами рассказывала ей бабушка сказки. И в сказках все были добрые да ласковые: и цари, и принцессы, и простые люди.

А весной и летом бабушка с внучкой целыми днями, до самых сумерек, были на воле. Бабушка работала на огороде, а Груня копалась около нее.

По праздникам ходили они в старенькую деревенскую церковку. Бабушка долго молилась и уж тогда ничего не слышала. А девочка дергала ее за подол и звала поскорее идти на погост: «В гости к папаньке и к маманьке», — как говорила бабушка.

Ах, как тихо, хорошо и уютно было на кладбище! Кругом зеленые могилки, птички поют звонко и радостно, деревья шепчутся.

А бабушка и тут устроится по-домашнему: придет, поклонится, помолится, поцелует землю, а потом усядется, развернет узелочек и кричит забегавшейся девочке:

— Грунюшка! Садись-ка обедать!

И так вкусно есть ржаные бабушкины лепешки, крутые яйца, молочком запивать и обратно идти хорошо!

— Грунюшка! Дух-то, дух-то от земли какой! — с восхищением говорит бабушка.

И девочка жадно вдыхает сладкий аромат земли. А уж глаза слипаются, и звездочки с неба улыбаются, подмигивают: «Иди-ка скорей спать!»

И как-то сразу кончилось для Груни счастливое житье: заболела бабушка, слегла и не могла подняться — распухли ноги. Шел тогда ей десятый год. Но и тут так обернула старушка, что живо девочка все хозяйство повела: ходит по избе, песни поет, а Татьяна, глядя на нее, радуется.

Но вот однажды под вечер сердце так закололо, что старушка уже не могла больше сдерживаться:

— Грунюшка! Милая! Скорей беги за Колей. Плохо мне!

Привела Груня соседку, а сама как ветер помчалась за Николаем. Деревня была всего в двух верстах, и девочка быстро добежала до знакомой избы.

Николай молча выслушал беспорядочный рассказ девочки, надел шапку и сказал жене:

— Видно, помирает матушка! Может быть, сегодня не вернусь.

У девочки похолодели ноги, сжало горло. Ей хотелось плакать, кричать, но кругом были чужие люди.

Она бросилась обратно, и ноги ее почти не касались земли: с такой силой она летела.

Когда девочка вбежала в избу, бабушка лежала бледная, с изменившимся лицом и ничего не говорила. А вскоре подошел Николай.

Старуха сразу заволновалась, собрала силы, приподнялась и быстро заговорила:

— Коля! Умираю я! Сироту не оставь, куда ей деться… Избу продай. А сундучок мой — ей, — она указала на девочку.

— Да еще вот что. Корову возьмешь — тельная она. Слово мое последнее: корову — тебе, а теленочек, как уродится, — ей, Грунюшке, — строго добавила старуха.

— Грунюшка! — обратилась она к девочке, — теленочек родится, твой, береги, люби. Все у тебя кормилица будет.

Похоронили бабушку Татьяну. Николай заколотил дом, собрал кое-что со двора, взвалил на спину маленький сундучок, потащил за веревку Лыску, и тихо за ним побрела на новое житье Груня.

Жена Николая, Настасья, баба молодая, ласковая, приветливо встретила девочку. Но почти сейчас же Груня завертелась в работе: нужно было смотреть за детьми, за скотиной, убирать избу, таскать помои.

Девочка привыкла к работе, но теперь она уже больше не заливалась звонким смехом, не пела веселых песен: не было милой бабушки Татьяны, для всех она была чужая девочка.

Приближалась весна. По нагорьям с веселым звонким журчаньем побежали ручейки. Из земли выглянули золотые, белые, синие глазки цветов. Загомонили весело по улицам деревенские ребятишки. И взрослые точно повеселели.

Перед Пасхой, в конце Страстной, пришел как-то Николай в избу и сказал, посмотрев на Груню:

— Поди в сарай. Там твоя телушка родилась. Ходи теперь за ней.

Груня ахнула от радости, побежала. За ней пошла Настасья с маленьким на руках. А двое старших с веселым визгом уцепились за Грунин подол.

Все пошли в сарай. Корова лежала, громко дыша, а рядом, уткнувшись ей в живот и посматривая маслянистым коричневым глазком, лежал хорошенький красноватый теленочек и громко сопел.

Груня присела около него и стала гладить его шелковистую теплую спинку, приговаривая:

— Миленький! Желанненький! Ты ведь мой, мой! Тебя мне бабушка Татьяна подарила!