Николай Асеев - Добровольцы

Груня не знала, что ей делать. Идти в деревню значило идти на верную смерть. Спрятаться в лесу? Но лес так близок. Конечно, найдут!

Она стояла в нерешительности и не слышала, как жалобно мычала Машка.

Скорей, скорей надо спрятаться! Но было уже поздно: двое военных на лошадях неслись прямо на нее.

«Теперь конец! Убьют вместе с Машкой!» — от ужаса девочка закрыла глаза, и вдруг до нее донесся крик:

— Девчонка! Что стоишь? Иди к нам, давай корову! Груня радостно открыла глаза и, не чувствуя ног от счастья, помчалась навстречу солдатам:

— Наши! Наши! — вся дрожа, шептала она и, приблизившись, не выдержала — расплакалась:

— Дяденьки! Дяденьки! — сквозь слезы шептала она.

— Да ты чего ревешь-то? — участливо спросил один, молодой, безусый, наклоняясь с седла к девочке.

— Я думала — немцы! — все еще всхлипывая, произнесла Груня.

— Ишь, обмерла сердечная! А ты не бойся, немцев прогоним. Ты что одна осталась? А мамка где? — продолжал допрашивать солдат.

— Сирота я! Из-за нее осталась, — сказала девочка, указывая на корову.

— Ну, ты ее приведи! — сказал вдруг другой солдат и, лихо повернувшись, быстро помчался к деревне.

— Не хотела я Машку свою немцам оставлять, — продолжала объяснять девочка. — Ну меня и не стали дожидаться, уехали.

— Ты это зря, — задумчиво ответил солдат, выслушав рассказ, — твою Машку мы все равно возьмем.

— Как? — испуганно спросила девочка.

— Приказано начальством весь скот забирать. Для войска и чтобы немцам не досталось, — ответил солдат. — Там, на деревне, уже ловят, — усмехнувшись, добавил он.

— Я Машку не отдам! Ни за что не отдам, — дрожащим голосом промолвила девочка.

— Да тебя не спросят! — ответил солдат. — Возьмем. А тебе за нее заплатят.

— Нет! Нет! Не надо! — Груня замахала руками.

— Да ты помалкивай! Вас теперь не спрашивают! Мне тут с тобой некогда канителиться. Иди за мной, и больше ничего!

Солдат повернул коня, а девочка с Машкой поплелась за ним.

Слезы капали из глаз Груни. Как отдать, как расстаться с Машкой: убьют ведь ее!

Когда подъехали к околице, солдат соскочил с лошади и, не говоря ни слова, взял из рук Груни веревку.

— Дяденька! — отчаянно рыдая, крикнула девочка, — убей меня вместе с ней! Не отдам! Сирота я, только Машка у меня!

Солдат выпустил веревку.

— Так что, нам приказано… Сам начальник приказал. К нему иди! — растерянно сказал он.

— Я пойду! Пойду! — с готовностью ответила девочка. — Я ему все расскажу!

— Ну, коли так, идем. С ним и разговаривай! — Солдат снова вскочил на лошадь, а Груня с телушкой поплелась за ним.

Деревня, окружные поля — все, к чему привык глаз, было неузнаваемо: все было наполнено теперь солдатами. Еще не различались отдельные фигуры, но всё шевелилось, двигалось, волновалось точно серое безграничное море.

Сердце у девочки сжалось от страха: казалось, подойди она ближе — и раздавит ее серая масса.

Она все шла за своим спутником, а когда приблизились к самой гуще, солдат соскочил с коня и пошел рядом с девочкой.

— Скот — направо! — бросил им другой солдат, бежавший навстречу.

Грунин спутник махнул в ответ рукой и, протиснувшись с девочкой к старостиной избе, сказал ей:

— Жди меня тут!

Через несколько минут он вернулся и кратко сказал девочке:

— Входи в избу, а телку к дереву привяжи!

Груня поспешно исполнила приказание и вошла за солдатом в избу.

Там было тоже незнакомо: накурено, людно, шумно. Солдат протолкнул девочку к столу:

— Так что, ваше благородие! Та самая, которая корову не отдает…

— Ты это, что же, бунтуешь? — обернулся к ней начальник, с которым говорил солдат.

Груня видела, что он не злой, что губы его чуть улыбаются и глаза не хмурятся, но страх все-таки сковал ей язык. Она покраснела, опустила голову, из глаз ее закапали слезы.

— Их благородию некогда с тобой разговаривать, — сердито шепнул ей в ухо солдат.

— Ну что же? — снова спросил начальник. — Мы тебе за корову заплатим.

— Не нужно мне денег! Не нужно, — горячо сразу начала Груня.

Ее тоненький голосок незнакомо прозвучал в шумной избе, все смолкли… Офицеры, ходившие взад и вперед по горнице, остановились, окружили девочку. Но она никого не видела, в голове была только одна мысль — спасти Машку.

— Почему все ушли, а ты одна в деревне осталась? — продолжал допрашивать начальник.

— Из-за Машки! — волнуясь, заговорила девочка. — Сказали, немцы на нас идут, стрелять начали. Тетка с ребятами собралась, на телегу сели. А мне нельзя: Машка пропала. Я кинулась ее искать, а уже все уехали.

Начальник переглянулся с офицерами и что-то сказал, наклонившись в их сторону.

— Да ты за что любишь-то так свою Машку? — спросил он девочку.

— Мне ее бабушка подарила. Умерла она. Еще Машка не родилась, бабушка сказала, что телушка моя… Сирота я, только Машка у меня.

— Ну хорошо! — помолчав, сказал, наконец, начальник. — Хорошо! Бери свою Машку и иди скорее отсюда. Да, вот, тебе пригодится.

Он вынул из кошелька и подал девочке несколько серебряных монет:

— Проводи до дороги! — коротко приказал он солдату.

— Стой! — вдруг, что-то вспомнив, обратился начальник к просиявшей девочке. — Я сейчас записку тебе напишу, чтобы у тебя Машку не брали. Только смотри! — улыбнулся он. — Немцам не попадайся! Тогда тебе никакая записка не поможет!

В трамвае я села на боковой скамейке у самой двери, бережно держа большой букет из лиловых и красных хризантем. На даче пришлось опустошить всю клумбу перед террасой; эти яркие, пушистые цветы, последний дар осени, я везла в Н-чий монастырь на могилу брата, убитого в самом начале этой ужасной войны. Публики в трамвае было очень много, рядом со мной сидела старушка, а напротив совершенно седой, но такой стройный, с молодым взглядом, генерал. Вдруг что-то мелькнуло предо мной и маленькая фигурка в солдатской шинели упала мне на колени. Я одной рукой инстинктивно подняла букет вверх, а другой — схватила мальчика за руку. Он выпрямился, молодцевато щелкнул сапогами и приложил руку к козырьку.

— Простите, барышня! Я не помял цветочки?

Я с любопытством взглянула на него: маленький, на вид не более десяти лет, худенький, с удивительно милым бледным личиком. Солдатская шинель, фуражка и сапоги казались кукольными на этом малыше.

— Нет, цветочки мои целы. А ты хорош, вояка, от пустячного толчка валишься, — засмеялась я.

В ответ мне из-под длинных золотистых ресниц засияли синими звездами радостные детские глаза.

— Со всяким это может случиться, — солидно ответил малыш, стараясь говорить басом. — Не ожидал, потому и свалился. Откуда вы взяли эти цветочки? Я никогда не видал таких красивых.