Петр Лебеденко - Навстречу ветрам

Обойдя еще два трупа, они осторожно направились к рубке. В рубке никого не было. Только рядом, повиснув на спасательном круге, будто приготовившись к прыжку в море, застряла фигура офицера, капитана катера. Игнат и Димов хотели уже вернуться, когда перед ними появился здоровенный детина с обмотанной полотенцем головой. Димов вскинул автомат, но еще быстрее взметнулись кверху руки немца.

Гитлер капут! — взвизгнул моряк.

Ясно, — сказал старшина.

Машинист?

Г итлер капут, — кивнул немец.

Идем. — Димов подтолкнул немца.

В это время подо шли майор и Аким Андреевич. Почувствовав, что перед ним находится начальство, немец вытянул руки по швам, прищелкнул каблуками. Майор, оглядев замасленный комбинезон моряка, опросил по-немецки:

Моторист?

Так точно, господин русский, — четко ответил немец. — Остался один. Буду выполнять ваш приказ.

Это самое лучшее, что ты можешь сделать, — сказал майор. — Машина исправна?

Неисправна, господин русский. Гранатой разбило катер.

Черт! — выругался майор.

Глухими переулками Лиза добралась до дома Ивана Андреевича, старого каменщика, осторожно вошла в комнату и попросила:

Я побуду немножко у вас. Может быть, сюда заглянет Игнаша.

Девушка еще ничего не знала. Она ждала Игната, чтобы вместе с ним переправить куда-то зарытую у них в саду мину, потом отнести на Морскую листовки. Игнат должен был прийти еще вчера вечером, но он не пришел. Лиза хотела бежать на «Пристань Глухарь», но во время вспомнила, что Игнат говорил: «Жди меня дома. Ни за что не уходи. В случае чего, пойдешь к Ивану Андреевичу…»

Я подожду Игната у вас, — повторила Лиза.

Иван Андреевич не отвечал. Он-то знал, что Игнат и Федотов арестованы, знал также, что с минуты на минуту могут схватить Середина. Только полчаса назад от Ивана Андреевича ушел связной, передав ему это невеселое сообщение. Связной также сказал, что оружие благополучно доставлено на баржу, а у Рыбачьего подготовлены две байды и несколько лодок «на всякий случай». Кроме того, связной сказал: «Немцы уходят; наши, наверно, в «лоб» город брать не собираются, обтекают его, отрезая все дороги. Нужно кого-то послать в Рыбачий, предупредить Михеича. Майору Зуеву, если удастся уйти с баржи, увести всех в Терновую балку, там дать солдатам отдохнуть и подкрепиться приготовленными заранее запасами и ждать дальнейших распоряжений». Сейчас Иван Андреевич думал: «Сказать Лизе, что Игнат арестован и находится на барже? Или подождать, пока поступят известия, чем все это кончится? Лиза выглядит скверно, очень скверно. Под глазами синие круги, скулы заострились. Не стоит, видно, рассказывать ей об Игнате, пусть отдохнет. Есть в городе потайной погреб, где сидит радист со своей маленькой рацией, вот там и побудет девушка…»

Что ж вы молчите, Иван Андреевич? Вы знаете что-нибудь про Игнашу? — спросила Лиза.

В глазах у нее было столько тревоги, столько тоски и предчувствий, что Иван Андреевич не выдержал и отвернулся. Нет, он не мог ее обмануть. Нельзя не сказать человеку всей правды в такую минуту. И Иван Андреевич сказал:

Игнат жив, Лиза. Жив, здоров, только вот… Понимаешь, немцы задумали увезти их отсюда… На барже…

Куда увезти?! — вскрикнула Лиза.

Известное дело, куда… Да ты не того… Не один Игнат там. Много людей. И все уже подготовлено. Уйдут они понимаешь?

Лиза как-то сразу сникла, опустила голову, еще больше побледнела. Она не плакала. Не вздрагивали ее плечи, ни один стон не вырвался из ее груди. Она сидела и смотрела на старого каменщика, не видя его. О чем она сейчас думала? Может быть, о том, что нет и никогда больше не будет для нее радости, что лучше бы и ей сейчас быть там, где ее Игнат. Уж если не суждено увидеть счастье, так незачем и жить. Может быть, она думала сейчас о том, что все-таки есть у человека судьба и никуда от нее не уйдешь, не скроешься. Когда-то, давным-давно, она, Лиза, ушла от Игната, и это не кто иной, а сама судьба увела ее тогда от счастья. Потом эта же судьба снова привела ее к дорогому человеку, подразнила, и опять — удар! Будто в самое сердце, где больнее всего. Как расплата за маленький кусочек радости. А может быть, девушка сейчас ни о чем не думала. Ведь, кроме боли в сердце, ничего не осталось. Пустота, страшная, как бездна. Будет еще борьба, будет на земле радость победы, но не будет Игната, и не будет счастья. «Они уйдут», — говорит Иван Андреевич. Куда же они уйдут? Лиза вдруг увидела темный трюм старой баржи и в нем много людей, обреченных на смерть. Сидят, тесно прижавшись Друг к другу, и ждут. Чего ждут? Скрипит, стонет старая посудина на волнах, а немцы уже наводят на нее свои пулеметы. И там, среди других, Игнат. Ее Игнат… Две слезинки выползли из- под ресниц и застыли. Горькие девичьи слезинки — прощание с мечтой, с прошлым и будущим.

Рано же ты хоронишь друзей! — грубо, жестко сказал Иван Андреевич. — Люди там борются, надеждой живут, а ты… Встань!

Лиза никогда не слышала от мастера такого резкого тона. Она встала, поднялся с табурета и Иван Андреевич. С минуту молчали, глядя в глаза друг Другу. Слезинки высохли. И ушла жесткость с лица мастера. Подобрели морщинки, хотелось разгладить их ладонью.

Лиза, доченька, — тихо проговорил мастер. — Не надо. Все будет хорошо. Будут они жить, слышишь?! Нельзя, чтобы такие люди пропали.

Девушка подошла к мастеру, прижалась головой к его груди. И только теперь заплакала. Иван Андреевич гладил шершавой ладонью ее волосы и говорил:

Завечереет — проберешься к Рыбачьему. Найдешь человека с седой бородой. Михеич это. Передашь ему…

Она нашла Михеича сразу. Здесь, в маленьком рыбачьем поселке, который так и называется — Рыбачий, каждый чужой человек был на виду. Стоял поселок в ущелье скалистого берега, казался заброшенным и диким, даже немцы редко посещали его. Сложенные из камня и обмазанные красной глиной хатенки лепились по склонам ущелья; поселок был похож на горный аул. От ущелья, как нити паутины, ползли в стороны глубокие балки, заросшие терном, шиповником, колючей ежевикой — настоящие джунгли. В те нечастые дни, когда немцы появлялись в Рыбачьем, чтобы увезти оттуда рыбу, они приказывали жителям отправиться в какую-нибудь балку за ежевикой. Рыбачки, старые и молодые, сжимали на груди руки, обветренные и просоленные крепким тузлуком, плакали и говорили: «Лучше застрели, а туда не пойду. Там змеи кишмя кишат. Шагу не ступишь. Пойди, если не веришь, господин Фриц. Харю свою только покажешь в балке — и конец».

Может быть, в балках и водились змеи, только никто никогда их не видел, и каждое лето рыбачки посылали туда своих ребят за ежевикой для варенья. Но еще до прихода немцев жители Рыбачьего снесли в глубину балок все свои припасы, которые теперь были дороже денег: длинные связки вяленых рыбцов и чебаков, кадки с соленой сельдью, разделанных «пластом» и насквозь просоленных огромных судаков. Сложили все это в пещерах, где брали глину, пещеры завалили вырубленными кустами ежевики и строго приказали детям: в балки не ходить, пусть зарастают стежки-дорожки.