Николай Равич - Молодость века

Рудометкин вздохнул.

— Что же это вы свое едите? Нехорошо…

Мой спутник положил могучие руки на стол,, поморгал белесыми веками и сказал:

— Как русский кафорят — несфаный кость куже прежний татарин. Мы приекали неожитанно и поэтому етим своя ета.

Хозяин покачал головой:

— Нет уж, поставить мы обязаны, а вы как хотите, — и хлопнул в ладоши…

Вошла женщина, высокая, стройная, чернобровая, с длинными косами, и, потупив глаза, поставила поднос на стол.

Помимо обычных для молокан блюд, на подносе оказалась холодная телятина и бутылка водки — «белая головка».

— Разве вы едите мясо и пьете вино?

Рудометкин усмехнулся:

— Иногда с гостями разрешается.

— Тогда позвольте угостить вас коньяком…

Он выпил не без удовольствия.

— Что же, вы не думаете переселяться?

— Сие есть наша земля обетованная. Не можем ее покинуть. Что же касаемо властей, то сказано: «несть власти, аще не от бога»… Так что турки или другая власть — нам все едино…

— Ну хорошо, но ведь вы русские люди, как же отрываться от своего народа? Вот молокане уже почти все уехали…

— Молокане — одно, а мы — другое. У нас свой устав, особый, мы его блюдем более ста лет. И празднуем мы субботу, а не воскресенье, и праздник кущей у нас самый торжественный, и обряды иные…

Молчаливая женщина внесла стаканы с чаем в хороших серебряных подстаканниках…

— Это что же, ваша жена?..

— Одна из жен духовных…

Мой спутник взял мой стакан чаю и поставил его перед хозяином, а принесенный ему передвинул ко мне. Рудометкин заметил это и усмехнулся:

— Доверия не имеете… А мы от чистого сердца…

И равнодушно стал прихлебывать чай, налив его из стакана в блюдце.

Большие стенные часы глухо пробили девять ударов… Хозяин отодвинул блюдце, перевернул на нем стакан кверху дном и встал:

— На службу пора идти, сегодня у нас радение… Кормщик я… В соседней горнице постели вам приготовлены…

— А на вашей службе посторонние могут присутствовать?

— На службе не могут… — Он усмехнулся: — Да и неинтересно вам будет. Рассказывают про нас всякие глупости, а на самом-то деле ничего такого нет. Вот у «телешей», там действительно завлекательно, а у нас духовные песни поют, ну и пляшут… Впрочем, смотровое окно есть, ежели интересуетесь, можете посмотреть, а самим присутствовать без посвящения нельзя…

Он провел нас по коридору и лестницам в какой-то чулан, в котором прорублено было небольшое окно. Из него был виден большой продолговатый подвал, стены, пол и потолок которого были обшиты тесом. В углах этого помещения вделаны были печи. Посередине стояла бочка с водой, и на доске, лежавшей на ней, — железный подсвечник с тремя свечами. В конце этого помещения было устроено деревянное возвышение, в стене — две двери.

Прошло несколько минут, и в двери стали входить люди. В левую — мужчины, босиком, одетые в длинные холщовые рубахи; в правую — женщины, тоже босые, в белых платках, белых кофточках и юбках. Женщины выстроились вдоль одной стены, мужчины напротив них. Потом вышла та самая «духовная жена» Рудометкина, что прислуживала нам за столом, одетая в белый сарафан, в белом платке с красными крапинками, и стала посередине, лицом к возвышению.

Наконец, показался и сам «кормщик корабля» — Рудометкин, в какой-то странной одежде, с широкими рукавами, и протяжно возгласил неожиданно глубоким басом:

— Святому духу верьте!

После этого присутствующие, как в танцевальном зале, пошли навстречу друг другу, и мужчины, взяв левой рукой левую руку женщины, начали пританцовывать вполоборота, причем оба взмахивали правой рукой и все вместе хором вскрикивали какие-то слова. Разобрать их было трудно, но иногда доносилось довольно явственно:

— Сойди на нас, сударь, дух святой!

«Духовная жена» двинулась навстречу «кормщику», и они начали проделывать такие же движения. С каждой минутой темп учащался, крики становились громче, тяжелое дыхание разносилось по залу. Потом раздался общий крик: «И-я-я-х!» — и все остановились, тяжело дыша, покачиваясь и отирая пот с лица.

Рудометкин поднялся на возвышение и начал проповедь.

Теперь это уже был не тот сонный, еле ворочавший языком одутловатый мужик с заплывшими глазками. Он говорил властно, убедительно. Смысл же его проповеди заключался в том, что Христос из поколения в поколение воплощается в каком-нибудь человеке. Теперь именно он, Рудометкин, является тем, в ком воплощен христов дух. Все же присутствующие — его духовные дети, которые должны жить честно, не обманывая друг друга, как «голубь с голубкой», и не грешить, в частности, не употреблять мясного, не пить спиртного, не курить «табачного зелья» и не думать о мирских делах, кроме тех, которые необходимы для материального обеспечения их существования и интересов общины.

Все это было примитивно, наивно, но, видимо, доходило до слушателей, ибо они вздыхали, и кое-кто из них вскрикивал: «Истинно так!»

Закончив свою проповедь, Рудометкин воскликнул: «Мир вам!» — и благословил их, отпуская. Они вышли в том же порядке, как и вошли, — женщины и мужчины отдельно, друг за другом.

Минут через пятнадцать, когда мы вернулись в комнату, Рудометкин вошел к нам попрощаться. Это опять был тот же самый сонный, медлительный мужик, каким мы его увидели в первые часы знакомства.

Я спросил его:

— Это что же, и весь обряд радения?

Он зевнул и перекрестил рот:

— Почему же… Это малое радение, бывают и иные, по другому обряду…

Когда мы легли, я услышал, как на соседней кровати ворочается мой спутник латыш.

— Вы что, Краудис, не спите?

— Фот сфинья! Морочит колофу нароту. Попал бы он мне в лапа, я пы показал ему, какой ф нем сфятой тух!..

— Потому-то он и его последователи и не собираются переезжать в Россию. Здесь, в этой оторванной от всего мира деревне, на чужбине, за глухими заборами, еще долго будут царствовать Рудометкины…

Рано утром мы тронулись в путь. На берегу реки Арпачай стояли последние турецкие посты. Мороз все крепчал. Бекеша, валенки, меховая шапка, рукавицы — все одеревенело. Турецкий майор, с лихо закрученными усами, пригласил меня в какую-то хибарку, где потрескивала раскалившаяся докрасна чугунная печурка, предложил кофе и сообщил, что на той стороне меня уже ждут…

Примерно через полчаса я встретил представителей штаба дивизии и горсовета, пересел в машину и вскоре оказался в квартире начдива, у которого, по случайному совпадению, в этот день праздновали день рождения его жены…

Только тот, кому приходилось подолгу жить за границей, может понять, что это такое — снова увидеть своих, советских людей, услышать родную речь, зайти в местный партийный комитет.