Анатолий Занин - Белая лебеда

Тщательно подвел перекрестье под основание башни…

Скорее, скорее…

Черный зев «тигра» медленно поднимался.

Я дернул за пусковую рукоятку. Пушка рявкнула, и на башне танка едва обозначился взрыв. Но я знал, что кумулятивная сила разрушила броню, будто ее и не было, снаряд влетел внутрь и взорвался. Мало того, в танке сдетонировали снаряды. Черный дым повалил из щелей раздувшейся башни.

Во время выстрела свинцовые пробки вылетели из пробоин и антифриз фонтанами ударил в разные стороны.

Солдаты поднялась из развалин и бросились штурмовать свои же окопы, и мы увидели, как немцы побежали… Они выскакивали из окопов и тут же исчезали, прыгая с обрывистого берега, скрывались в зарослях речки, впопыхах перебиралась восвояси.

— Метко стреляешь, Кондырь, — сказал комбат, не удержался и обнял меня. — «Тигра» спалил! Послушай, иди ко мне командиром огневого взвода?

— Вряд ли меня отпустят, комбат, — еле ворочая языком, проговорил я, еще не совсем придя в себя после поединка с «тигром». — Меня ведь два года учили ремонтировать пушки…

— Это мы уладим. Сегодня же переговорю с начальником артиллерии…

Колесов забил свинцовые заглушки в пробоины, зачеканил и принялся накачивать антифриз, и в эту минуту над нами зачахало. Вое бросились врассыпную, но было поздно. Мина разорвалась неподалеку от пушки. Брызнувшие чугунные осколки убили двух солдат, троих ранили. И меня осколочек задел, вроде бы слегка черкнул по щеке, вначале я не обратил на это внимание, но вскоре кровь залила лицо и грудь, и Колесов, выбравшись из окопчика, куда успел нырнуть, так неуклюже перевязал мне лицо двумя индивидуальными пакетами, что закрыл глаза и рот.

Из-за этой царапины я не хотел ехать в медсанбат, но Кононов в приказном порядке посадил меня на полуторку с другими ранеными.

Но «царапина» эта доставила немало, неприятностей. Первое время я почти не мог есть, так сильно болела щека, ломило челюсти и стягивало рот. С завязанным лицом не хотелось показываться в артснабжении, хотя медсанбат иногда и останавливался неподалеку. Один раз проведать прибегал Колесов.

Когда же сняли повязку, я взглянул на себя в зеркало, и что-то оборвалось в груди. Большой шрам на щеке стянул кожу и сильно изуродовал лицо. На меня смотрел совсем другой человек. Лучше бы убило!

Врач утешил: со временем шрам разойдется, как бы расправится и отпустит кожу, а лицо примет свой прежний вид.

Первые же неприятности начались, когда я вернулся в полк, который догнал уже в Восточной Пруссии. Тогда началось известное январское наступление. Рубин глянул на меня и всплеснул руками:

— Господи! Да тебя и родная мама не узнает!

— Чего ты раскудахтался, писарская душа? — осадил Рубина Колесов. — Да это же красавец! Девки как увидят такую отметину, и сразу попадают! Ни у кого же нет!

— Попадают от жалости, — невесело усмехнулся я. — Это ты, Борис, в самую точку попал…

Но постепенна ко мне привыкли, и я уже перестал замечать пристальные взгляды на себе.

Неожиданно меня, Колесова и Неминущего вызвали в штаб полка. Среди собравшихся в большом помещении с огромным камином и оленьими рогами на стенах мы встретили комроты Кухаренко и комбата Недогонова. Он подмигнул мне из толпы солдат.

«Значит, — подумал я, — моего перевода в батарею он не добился…»

Я уже и сожалел немного. На передовой веселее воевать.

В тот раз я впервые увидел командира полка так близко. Это был красивый молодой человек с веселыми синими глазами и сочным басом, которым он хорошо владел. Вот кого полюбила прекрасная Ирина!

Полковник брал у адъютанта ордена и медали и вручал их вместе с удостоверениями. Мы тут же привинчивали их к гимнастеркам или кителям. Потом все вместе обедали, выпили немного спирта и закусили американской тушенкой, которую ехидно называли «вторым фронтом». Спели «Есть на Волге утес» и «Катюшу». Радостными, уверенными в скорую победу, вернулись в свои подразделения.

Рубин увидел мой орден Красного Знамени и всплеснул руками: «Товарищ техник-лейтенант, поздравляю с такой гарной наградой!»

— Техник-лейтенант? — удивился я.

Из смежной комнаты вышел Лабудин и протянул мне две звездочки.

— Прицепляй, Микола… С тебя магарыч.

Колесов получил орден Красной Звезды, а Неминущий — медаль «За отвагу». Это Кухаренко и Недогонов не забыли нас и оформили наградные бумаги.

«Икарус» напористо мчался по степи. Я сидел впереди у дверей и жадно оглядывал желтые убранные поля. Кое-где темнели скирды соломы, появились вспаханные клинья, ползли трактора, засевая озимые. Серое шоссе лентой убегало под колеса. В автобусе было шумно, гремел транзистор, молодые бойкие женщины громко делились впечатлениями от поездки. Одеты все были хотя и в неяркую, но добротную и удобную одежду. Проход заставлен корзинами и сумками. Они ездили в Шахтерск на базар с помидорами, виноградом, салом, урюком и другими щедрыми дарами Дона…

Вот и Мокрый Лог, куда мы переехали после пожара в Керчике. Припоминается школа, устроенная в доме выселенного попа. Вокруг школы свечами поднимались пирамидальные тополя, а в заросшей бурьяном саду мы лазали по деревьям за орехами и яблоками.

Там была запруда на речке, и по вечерам мы всей семьей любили отдыхать на берегу. Отец лежал на траве и, заложив руки под голову, смотрел в темнеющее небо на взошедшую красноватую луну, а мама, опустив ноги в воду, тонким голосом пела: «Выпрягайте, хлопцы, коней…»

Мы с Зиной сбрасывали одежду и шажками входили в теплую воду… Назойливо стрекотали кузнечики; шумно хлопая крыльями, проносилась птица.

Автобус остановился, и несколько человек поспешили к выходу. Можно и мне сойти, но… Сохранился ли тот дом да и запруда тоже? Ну, что же ты? Двери совсем рядом…

Захлопнулись двери, и автобус, взвывая мотором, понесся дальше. Промелькнули белые постройки, должно быть, коровники или свинарники, несколько двухэтажных домов, силосная башня… Все там изменилось!

Иногда степь разрезали балки, заросшие терновником, дикими яблонями и орехом. А по дну журчал ручей, вбирая в себя маленькие ручейки.

Жарко… На горизонте дрожит марево, и в нем будто волнами ходит лесопосадка. Она стремительно приближалась. А шоссе пустынно. Ни машин, ни людей…

Я сошел у лесопосадки, перед спуском автобуса в станицу. Продрался через густые деревья и кустарник. В каком-то радостном ошеломлении застыл на краю обрыва. Далеко внизу по берегу реки раскинулась станица. Белые и красные крыши домов выглядывали из буйной зелени. И безмерная даль за Доном со всеми многочисленными озерцами и рощицами.

Среди ночи меня растолкал Рубин и повел к Кононову. Спросонья я пялил глаза на островерхие дома с черепичными крышами, на непривычные стрельчатые окна. В просторном зале с дубовыми панелями и потемневшими от времени портретами на закопченных стенах капитан сидел за огромным длинным столом и пил кофе из маленькой фарфоровой чашечки.