Анатолий Медников - Открытый счет

Вендель не стал отговаривать Зубова идти в город, хотя и не преуменьшал опасности: документов у них не было, как, впрочем, и у многих немцев, потерявших бумаги в кутерьме принудительной эвакуации. Провалиться можно было при встрече с патрулями, при облаве, задав нелепый вопрос случайному прохожему.

И всё же Зубов надеялся на осведомлённость Венделя, а Вендель на то, что его никто не опознает из старых знакомых или нацистов, оба же они надеялись на то, что им повезёт.

— Обойдём город и тут же будем пробираться в лес, — сказал Зубов, думая этим приободрить Венделя. — Час, полтора, не больше.

— Как выйдет. Часа может хватить… на то, чтобы стать похожими на этих! — Вендель показал на виселицы, там болтались два трупа с досками на груди. Зубов прочёл: „За бегство от врага“.

— Сволочи! — выругался он.

Рядом с трупами, у скверика расположилась зенитная батарея. Около орудий сновали солдаты. Иногда исподлобья поглядывали на виселицы, как на свою Голгофу: их ожидала или перекладина, или смерть от русских снарядов.

Зубов отмстил про себя противотанковые заграждения, надолбы, ежи, крестовины, обмотанные колючей проволокой. Всюду продолжали рыть траншеи. Он считал зенитные орудия на площади и в прилегающих переулках, когда воздух потряс пронзительный вой сирены. Воздушная тревога! Солдаты и штатские, рывшие окопы, разом побросали лопаты и ломы, кинувшись к ратуше, под которой, наверно, находилось бомбоубежище.

Затукали немецкие зенитки, как бы проверяя голос и предупреждая о своём существовании наши самолёты, которые ещё не появлялись в небе. За несколько минут площадь опустела.

Зубов и Вендель неожиданно остались одни на площади. Ветер тащил по отполированной солдатскими сапогами каменной брусчатке обрывки газет, мусор. Только наводчики копошились у зениток, остальная артиллерийская прислуга попрыгала в отрытые около орудий ровики.

— Убирайтесь к чёрту! — крикнул разведчикам артиллерийский офицер и зло посмотрел в их сторону.

— Вот именно, к чёрту, к дьяволу в зубы, что же нам лезть в убежище?! — вполголоса выругался Вендель.

Зубов внутренне похолодел от необходимости спускаться в подвал в самую гущу нацистов. Но если бы они побежали по площади, офицер наверняка заподозрил бы в них шпионов и начал стрелять.

— Надо идти, Альфрид! Будь что будет! — сказал Зубов. Он только подумал, что в убежище им надо держаться ближе к двери, чтобы можно было раньше немцев выскочить на площадь.

Бомбоубежище оказалось очень большим, с обычными приспособлениями под жильё и убогий быт для тех, кто из-за частых тревог почти не вылезал из подвалов и ночами спал здесь. Вдоль стен тянулись ряды нар, в тёмных углах стояли деревянные топчаны, длинный стол посредине, к которому с потолка спускалась на шнуре тусклая лампочка.

Воздух всюду был устойчиво сырой и затхлый. Пахло мокрым бетоном, грязной одеждой, давно не мытыми телами. На нарах белели повязки раненых или больных, которых не успели отправить из города.

Зубов, и вообще-то не любивший бомбоубежищ, брезгливо поёжился. Вендель потянул его за рукав к себе, и они примостились за бетонным выступом массивной железной двери с устрашающе-длинной перекладиной засова.

В убежище царил полумрак. Можно было разглядеть лица только у сидящих за столом гитлерюгенд, которые резались в карты. Зубов плохо видел стоящего рядом Венделя. Всё это их вполне устраивало. Вендель поймал своей ладонью руку Зубова, ободряюще и с надеждой пожал её. Нервная дрожь прошлась по его телу. Зубову казалось, что он слышит, как громко стучит у него сердце.

„Спокойнее! — приказал он себе мысленно. — Наблюдай, слушай, это поможет преодолеть волнение“.

Массивные двери надёжно отгораживали подвал от внешнего мира. Грохочущие волны разрывов стихали, разбившись о железные перегородки. Но вот это-то и угнетало: удушающе тяжкая, мёртвая тишина! Словно бы физически весомая, как во всех убежищах в те минуты, когда сидящие в подземелье знают: над их головами рвутся бомбы.

Неожиданно тишину нарушил резкий, властный голос, идущий от стола с лампой. Там уже не видно было безусых картёжников, а стоял коренастый эсэсовец с погонами штурмбанфюрера и бровастым, крупноскулым лицом. Он стоял в центре колеблющегося круга от лампочки и смотрел куда-то поверх замерших голов и плеч, говорил и смотрел, долго не опуская голову, по привычке тех ораторов, которым лишь важно создать впечатление, что они интересуются реакцией слушателей, на самом же деле они слушают только свои голос.

— Великое чудо-бога мы имеем в лице, нашего фюрера! — с напряжением выкрикнул штурмбанфюрер и тут же выбросил правую руку вперёд, как бы приветствуя образ Гитлера, который он вызвал сейчас в своём воображении.

„Кто это?“ — чуть было не вырвалось у Зубова, но, спохватившись, он испугался, что таким вопросом может выдать себя. По тому напряжению, сковавшему толпу, которое ощутил и он сам, по серьёзным лицам гитлерюгенд, стоящих в кругу света, Зубов понял: этого штурмбанфюрера здесь знают все.

— Фюрер осуществляет высшую форму стратегии, — громко сказал он, и Зубов заметил, как при этом тёмные брови-гусеницы эсэсовца сдвинулись к переносице. — Только маловеры и предатели могут сомневаться в нашей победе!

— Карл Мунд, — шепнул Вендель, — это он сам.

Зубов вспомнил всё, что он знал об этом эсэсовце, и его охватил холодок волнения от чувства внезапной удачи и одновременно усилившейся опасности и оттого, что он видит так близко и с внутренней усмешкой может слушать разглагольствования того, кто принадлежал к нацистской элите.

— Господа, доблестные воины в Шведте! — выспренне продолжал Мунд. — Мы должны знать, что наша окончательная победа будет, конечно, стоить нам неизмеримых жертв. Наши герои-солдаты умирают прекрасной смертью. Час искупления настал, но это и час испытаний! Фюрер скоро даст нам новое чудесное оружие!

Зубов оглянулся. Он хотел бы увидеть лица стоящих рядом с ним. Молодые и старые. Что написано на них: вера, фанатизм, ирония, равнодушие?! Неужели эти вопли о „новом оружии“, гении фюрера, его мистической интуиции, — неужели всё это бредовое варево, замешенное на мутной водице нацистской патетики, может ещё найти отклик в душах солдат, согнанных бомбёжкой в этот подвал?

Что мог видеть Зубов в подвале — только затылки да в полумраке лица тех, кто находился за световой чертой у стола. Но настроение аудитории Зубов чувствовал. Бредовый пафос Мунда явственно будоражил толпу в бомбоубежище, её завораживала истерическая экзальтация громогласного штурмбанфюрера.

Кто-то в тёмных углах повторял за ним слова, кто-то повизгивал от восторга. И, почувствовав свою власть над аудиторией, Мунд начал бросать в толпу обрубленные фразы, не заботясь об их связи, смысле, ясности.