Леонид Ленч - Из рода Караевых

Когда церемония сдачи в плен закончилась, красномордый гитлеровец сказал:

— Водиль нас скорей в плен… Мы есть голодный, как… дер вольф… волк!

— Смена придет, тогда отведу вас в город к коменданту! — строго ответила Груня. — А пока… ждите здесь. Ничего, не сдохнете!

— Сдохнем! — убежденно сказал гитлеровец. — Нам надо шнель… бистро нах комендатур. Город далеко?

— Недалеко!

Красномордый обернулся к своим и что-то отрывисто и гнусаво сказал, будто пролаял. Гитлеровцы закивали головами, одобрительно зашумели.

— Ми решаль идти в город! — любезно сказал красномордый. — Ми будем сдавался передней баришня… Битте, давайть нам наш автомат!

В ответ на эту любезную просьбу Груня наставила на красномордого винтовку, внушительно щелкнула затвором и грозно крикнула:

— А ну, назад! И тихо у меня сидеть!

Гитлеровцы попятились — такая решительная сила была в глазах у этой маленькой, курносой девушки.

— Обождать они не могут! — сказала Груня, опуская винтовку. — Подумаешь, какие господа!..

Гитлеровцы опять заговорили по-своему, и красномордый объявил:

— Ми решаль… ожидать половина часа!

— Сколько надо, столько и обождешь!

Гитлеровские вояки присели на обочину шоссе и стали ждать. Худые, заросшие, оборванные, они действительно напоминали волчью стаю, испытавшую и гон борзых, и пулю охотника, и капкан зверолова.

«Кинутся они на меня — что я с ними сделаю? — тревожно подумала Груня. — Их двенадцать образин, а я одна! И не едет никто!»

— Пойдем в плен, баришня! — жалобно сказал красномордый.

— Не канючь! Сиди тихо!

И тут Груня услышала приближающийся веселый перестук колес и фырканье мотора. Из-за поворота шоссе выскочила знакомая полуторка. Груня замахала флажком, приглашая водителя остановиться.

Заскрежетали тормоза, полуторка остановилась, и веселый сержант выскочил из кабинки:

— Что случилось, товарищ ефрейтор?

— Гитлерюги мне сдались, — небрежно сказала Груня. — Двенадцать штук. Вон сидят. А вот тут их автоматы.

— Присватались, значит?

— Присватались. Отвезите их в комендатуру, товарищ сержант, будьте столь любезны, а то мне на них глядеть противно!

— Можно! — охотно согласился сержант. — Это мы быстро провернем. Помогите мне ихние автоматы погрузить в кабинку!

Когда оружие пленных было уложено в кабинку, а сами немцы, повторяя: «Гитлер капут», залезли в кузов, Груня положила на плечо сержанту свою маленькую загорелую руку и сказала:

— У меня еще к вам просьба, товарищ сержант! Возьмите у коменданта справку с печатью, что двенадцать фашистов действительно мне сдались. Моя фамилия Груня Купавина.

— А зачем вам такая справка, товарищ Груня?

— Домой вернусь, мне же не поверят, что я двенадцать фашистов в плен взяла. Вы знаете, дядя у меня есть такой вредный — он без документов ни за что не поверит! Сделайте, товарищ сержант… товарищ Сережа?

При этом Груня посмотрела на сержанта так красноречиво и выразительно, что веселый водитель сразу понял, что сделать придется.

— Сделаю, Грунечка! Ждите! Эй вы, завоеватели, держитесь крепче! Поехали!

Не прошло и часа, как полуторка примчалась назад — к развилке шоссе.

— Получите, Груня! — сказал сержант, отворяя дверцу и подавая регулировщице листок бумаги. — Не хотел комендант давать. Насилу уговорил. Только для вас и старался.

На листе бумаги, вырванном из записной книжки, было написано:

«Удостоверяю, что ефрейтору А. Купавиной действительно сдались в плен десять солдат и два унтер-офицера 78-й немецко-фашистской пехотной дивизии.

Печать была на месте, число, месяц и год поставлены — документ был настоящий, исправный!

— Порядок! — сказала Груня и спрятала бумагу в левый карман гимнастерки, у сердца.

Я в нашем партизанском отряде была, как это говорится, и швец, и жнец, и на дуде игрец. И стряпала, и варила, и лечила, и чинила.

Мы в лесу стояли лагерем, в горах. Все ребята с нашего завода. Выкопали землянки, жили там и воевали.

Немцы в горы боялись идти, они в предгорьях построили линии обороны против нас, с дотами, с блиндажами — все как полагается.

Только не помогали им ихние доты.

Ночью, бывало, прошмыгнут наши партизаны мимо немецких дорог — и айда гулять по степи. Потом возвращаются, докладывают нашему начальнику, товарищу Н.

Голодные придут, грязные, оборванные — штаны ватные так и висят клочьями. Прямо беда с ними!

Я их накормлю, одежонку починю да еще и поругаю как следует.

— Что же вы, ребята, — говорю, — обмундирование совсем не жалеете? Вы бы поосторожней как-нибудь, а то, ей-богу, без штанов буду вас пускать на операцию.

Смеются:

— Без штанов легче.

А другой осерчает:

— Не бухти, Тимофеевна, попробовала бы сама три километра по колючкам на брюхе ползти, да еще тридцать килограммов взрывчатки на горбу тащить.

И ведь верно: герои, если подумать!

Хорошо я с ними жила, жалела их, как родных детей. Они меня тоже любили. Я — только вы не смейтесь — гадаю очень хорошо. Конечно, с научной точки зрения, гадание — это бабье суеверие, по от скуки почему не погадать?

У меня были карты-самоделки. Вот я замечу, что какой-нибудь наш партизан ходит сумный, невеселый, слова от него не добьешься, — сейчас к нему:

— О чем задумался, детина?

— О семействе, — говорит, — думаю, Тимофеевна. Как они там? Живы ли?

— Давай погадаю.

— Погадай… для смеха.

Раскину я карты — и говорю только хорошее. Пою-заливаюсь, как соловей:

— Ожидает тебя скорое свидание с червонной дамой, которая имеет к тебе бубновую симпатию. Сердце успокоится огромадной радостью в собственном доме.

Смотришь — и повеселел парень.

Раз меня вызвал к себе наш начальник. Строго говорит:

— Ты зачем, Тимофеевна, суеверие в отряде разводишь? Что это за гадания такие?

Я ему все объяснила.

Он усмехнулся в усы свои и сказал:

— Первый раз вижу, чтобы карты моральную политичность поддерживали. Ты все-таки… поаккуратней о ними!

Очень я скучала в отряде за хозяйством своим. Пока немец не наступал, я работала на ферме в подсобном хозяйстве при заводе. Ферма богатая, птицы этой, скотины всякой — целый Ноев ковчег: семь пар чистых, семь пар нечистых.

Про Кубань нашу, знаете, как говорят? Воткни весной палку в кубанскую землю — она тебе осенью плод даст. Что земля? На Кубани воздух даже какой-то плодородный. На животину и то действует. Я на ферме у себя замечала: только свинья опоросится — глядишь, опять поросная ходит. Без пересадки, право слово!

Однажды приволокли наши ребята откуда-то свинью. Как они ее до лагеря дотащили, не знаю. Их секрет.

Пришли веселые, шумят: