Борис Орлов - Холодная война – глубины океана…

Прогнулась крыша. Моль побила шторы.
Крыльцо осело, а штакетник дряхл.
Здесь все хромает… Даже помидоры
Бредут в июль на длинных костылях.

Округа жизнь смиренно принимает.
Безлюдье. Нищета. Печальный вид.
Прихрамывает бабка. Дед хромает.
А совесть крепко на ногах стоит.

Холодно и сыро. Солнце тускло
Светит. Имярек – безродный век.
Я родился русским, жил по-русски
И умру как русский человек.

Отпоют священники и ветры
Прах. И ляжет крест на аналой.
Я хочу, чтоб два квадратных метра
Оставались русскою землей.

Как статуи, пугал фигуры
Встречаю на сельском пути.
И, словно веселые куры,
Стучат по калиткам дожди.

Целует реку у часовни
На цыпочки вставший родник.
А рядом – к избушке крыжовник
Колючей щекою приник.

Герань отражается в раме.
Придвинуты стулья к столу.
Гроб с музыкой – черный динамик
Затих под иконой в углу.

И прожито много, и много
Утрачено веры и сил.
Но, видно, недаром у Бога
Я тихую пристань просил.

Скорбит у крыльца осина.
Над крышей умолк скворец.
«Во имя Отца и Сына…»
В могильной земле отец.

Цветут лопухи у тына.
В бурьяне увяз овин.
Во имя отца и сына
Ушел на чужбину сын.

В отцовской избе пустынно.
В углах полумрак и стынь.
«Во имя Отца и Сына…
Аминь!»

«Седина и морщины,
Шрамы, пристальный взгляд —
Украшенье мужчины», —
Вслед старушки острят.

Проще будь и добрее.
Помни: сердце – не лед.
Тот красиво стареет,
Кто красиво живет.

Свечка. Зеркало. Слеза.
Ночь. Часы стоят.
Сам себе смотрю в глаза,
Холодеет взгляд.

Закричу, судьбу кляня, —
Оборвется крик.
Безразлично на меня
Смотрит мой двойник.

Мрак. Бессмысленный турнир.
Воткнут взгляд во взгляд.
Слеп потусторонний мир.
И часы стоят.

Низкой тучи полет.
Шум воды, как в морях.
Дождь идет и идет.
Время стало в дверях.

Ни блескучей грозы,
Ни чужих голосов.
Дождь идет, как часы,
Только вместо часов.

В небесах журавли.
Отодвину засов.
Дождь дошел до земли,
Словно гиря часов.

То в киоте Спаситель.
То в рамочке вождь.
Время – это медлительный
Длительный дождь.

Закричу – не к добру, замолчу – не к добру.
Я бутылку, как девку, за бедра беру.

Отвечаю вопросом на скользкий вопрос.
И бутылку, как девку, целую взасос.

Отпылала любовь – не смотрю на золу.
Я бутылку, как девку, бросаю в углу.

Не стыдите меня – знаю все наперед.
А бутылку, как девку, старик подберет.

Ветрено и сыро. Под калоши
Дождь течет. Сквозняк струится в двери.
Полдень. Ветви хлопают в ладоши
Листьев, как в театре на премьере.

Что за век? Какое время года? —
Не понять. Все чувствую впервые.
Те, кого люблю, всегда живые.
Лучшая погода – непогода.

Дул в залив, как в распахнутый ворот,
Ветер, вытеснив дождик и снег.
Думал каменным черепом город,
Напрягая извилины рек.

Люди шли по мостам, словно мысли,
Одиноко. Шуршали плащи.
Улетал полдень – лопнувший выстрел
С Петропавловки, как из пращи.

Я вникал в переулках тенистых
В шепот стен, как в шуршанье страниц.
И открылась мне истина истин:
Жизни нет вне предметов и лиц.

Между черным и белым – контраст
Над Невою в гранитной оправе.
Этот город меня не предаст,
Но и памятник мне не поставит.

Сплетни кружатся, как воронье,
И парят, словно чайки, легенды…
Настоящее имя мое
Под запретом до траурной ленты.

То ли свет, то ли снег с облаков
На ладонях у кариатиды.
Возвращаю долги… И врагов
Начинаю прощать за обиды.

Мрачно по хлевам жуют стада
Сено – эхо солнечного света.
Осень. Постаревшая вода
Сморщилась от холода и ветра.

Облака юны, а ветер дряхл.
Листопад застыл потоком лавы.
Дремлют на поветях и в яслях
Солнцем одурманенные травы.

Льдинки, как бубенчики, звенят,
В сточных желобах на огороде.
Ничего не следует менять —
Все без нас меняется в природе.

Листва дурманит запахом земли,
Лишайник растекается на стенах.
Архангелами в небе журавли
Трубят о предстоящих переменах.

Тревожит сердце облачная рябь —
Печаль о невозвратном и любимом.
Как сигареты, раскурил сентябрь
Березы, наслаждаясь желтым дымом.

Слепым дождем прибило в парке пыль,
Колышутся аллеи в дымке зыбкой.
Парит над Петропавловкою шпиль —
Божественный смычок над красной
скрипкой.

И отраженья кораблей царя
Хранит Нева, прижавшись к парапетам.
Намыло листьев, словно янтаря,
На влажных берегах балтийским ветром.

Перемешалось все: и цвет, и звук,
И бесконечной кажется прогулка.
Осенне-золотистый Петербург
Поет, как музыкальная шкатулка.

Не видно ни синиц, ни красных снегирей —
в спокойные леса за город улетели.
Февральский листопад вечерних фонарей —
Кружится желтый свет в разбуженной метели.

Бежит, как самолет по взлетной полосе,
по крышам снег, спустив с небес
на землю холод.
И шинами машин в снегу шипит шоссе —
бетонная змея, вползающая в город.

И ветром каждый клен натянут, словно лук:
не парк, а легион… Где римляне и греки?
Гранитный Лаокоон – февральский
Петербург
укутался в шоссе и выстывшие реки.

Люблю дороги и леса, как братьев и сестер.
Я искру посажу в ночи – и вырастет костер.

Пыля, дороги приползут погреться у огня,
И поведут свой хоровод леса вокруг меня.

Ночные птицы прилетят. И прибежит зверье.
Набьются комары в шалаш – отшельничье жилье.

Заговорит и запоет разбуженный простор.
О, как огромен этот мир, когда горит костер!

Тихий полдень. Мягкая прохлада.
Вдоль дороги – пестрый травостой.
Мама коз пасет, а если надо —
Лечит шустрых коз святой водой.