Анатолий Чмыхало - Половодье. Книга первая

— Проводи меня на сеновал… Корова у нас в пригоне… бодливая, — задыхаясь и увлекая Романа в калитку, шептала Морька. — Хорошенький ты мой, Ромушка!.. Ну, обними, обними покрепче…

Роман понял, что не уйдет сейчас от Морьки, не сможет уйти.

По двум приметам покровчане догадались, что у Степана Перфильевича важный гость. В полдень купеческий сын Володька водил лошадей на водопой, и мужики с Гривы видели под ним доброго вороного коня со звездой на лбу, какого у Поминовых не было. А что гость приезжий и с большим достатком, определили по казачьему седлу красной кожи. Таких седел с высокой и по особому выгнутой задней лукой в селе не найдешь.

Второй, не менее верной, приметой служил визит, нанесенный лавочнику отцом Василием. В будничные дни поп не переступал порога Степана Перфильевича. Купец был прижимист на угощение, особо на водку. И если уж отец Василий изменил своему обычаю, то только потому, что наверняка знал о предстоящей гулянке. Прошагал он через площадь важно. Помолился в сторону лавки и осторожно постучался в калитку купеческого двора. Пуще дьявола боялся поп коварных поминовских псов.

— Учуял, паря, где пирогами пахнет, — заметил по этому поводу находившийся на пожарной каланче дед Гузырь. Сверху ему было видно, как с поклоном провела попа по двору Агафья Марковна. Хоть и сукин сын батюшка, а за столом ему первое место.

Но наблюдать дальше деду не пришлось: забила икота. Спустился к бочке с водой. До того бьет подлая, что нутро выворачивает наизнанку и уши глохнут.

Впрочем, при всей своей зоркости Гузырь и не смог бы увидеть того, что происходило в доме, за кружевными занавесками на окнах. А если так, то и мучить себя нет смысла. Чего глазеть на пустой двор?

Гостем у Поминовых оказался начальник галчихинской милиции Марышкин — щеголеватый мужчина лет сорока пяти, с бритой головой и загнутым, как у совы, носом. Одет он был в новенький зеленый френч, туго перетянутый портупеей, в галифе с малиновой окантовкой. Марышкин сидел за столом вместе со Степаном Перфильевичем и Володькой, раскрасневшийся, потный.

«Рожа, будто огонь, хоть онучи суши», — подумал о нем отец Василий, осеняя крестом застолье.

— Милости просим, батюшка, — пригласил хозяин.

— Спаси, господи, люди твоя и благослови достояние твое, — пробубнил поп, садясь под образа.

Степан Перфильевич подал ему полный стакан вишневой настойки. Налил с расчетом поскорее свалить с ног отца Василия, пока тот не хватил закуски. Проморгаешь сразу — потом не укатать батюшку: все выдует и еще попросит.

— Истинно говорится в писании: не упивайтесь вином, в нем же есть блуд, — сказал поп, кивнув головой в сторону стоявшей поодаль Агафьи Марковны. Могучая его грива вздыбилась при этом и рассыпалась по плечам. — А из-за жены блудной обнищевают до куска хлеба. Замужняя же жена уловляет дорогую душу.

Марышкин с завистью посмотрел на шевелюру батюшки. Начальнику милиции явно не доставало какой-то, самой незначительной, части поповских волос.

— Э-э-э… Сибирское временное правительство строго карает тех, кто избегает службы в его войске, — проговорил Марышкин, обращаясь к попу.

— Так и надо! — воскликнул хозяин. — Без строгостей в таком деле никак нельзя.

— Властям невозможно поспеть повсюду, если общество не окажет надлежащей помощи, — продолжал Марышкин. — А посему…

— Поможем! — Степан Перфильевич решительно взмахнул кулаком.

— А посему мы повсеместно обращаемся к служителям церкви, — сказал начальник милиции, откинувшись назад, и покровительственно взглянул на батюшку. — Вот именно!

— Господь милостив! — отец Василий, отправив в себя второй стакан вишневки, вытер усы уголком белоснежной скатерти. Агафья Марковна недовольно поморщилась и подала ему рушник.

— Э-э-э… На одну божью милость мы рассчитывать не можем. Вот если бы вы сочинили и прочитали своей пастве проповедь на эту сугубо важную тему.

— О христолюбивом воинстве? — осведомился поп.

— Какое там воинство! О дезертирах, чтобы мужики помогали находить их и вылавливать. Только в одной нашей волости мы имеем сотни дезертиров, скрывающихся в бору и по заимкам.

— Бог им — судья праведный, супостатам! — торжественно проговорил отец Василий, подумав прежде о последствиях такой проповеди. Хорошо Марышкину, коли он с ног до головы в оружии. Сам пьянствует, а милиционеры за купеческим домом, небось, во все глаза глядят. Батюшка видел, как верховые на постой становились в окрестных дворах. И то ерзает за столом, норовит сидеть спиною к простенку!

А попу где искать защиту? Беглые-то больше к родному гнезду жмутся. У каждого в селе родня. И напроповедуешь на свою голову. Когда в январе отец Василий по забывчивости возгласил многолетие царствующему дому, Петруха Горбань пообещал поломать челюсти батюшке. И поломал бы, не считаясь с саном духовным. Покаяние спасло. Дал отец Василий слово не упоминать в молитвах никого, кроме апостолов да великомученников. Пришлось нажимать больше на деяния святого Иакова и мученика Георгия нового, пострадавшего от безбожного царя Селима Турского.

Много перемен произошло в жизни села с тех пор, как, свергнув Николая-самодержца, замитинговала шалая от революции Россия. Для других эти перемены, может, и не заметны, а батюшка видит их и знает им цену. Не тот стал мужик, ожесточился против порядка. Не возьмешь его проповедью. Крепкая рука нужна, чтоб обуздать мужика, привести к повиновению. А пока нет руки, нечего играть с огнем. Может, отцу Василию больше, чем купцу Поминову, ненавистна проклятая революция, только батюшка не дурак, знает, что всему свое время под солнцем. Вот когда он почувствует прочную опору под ногами, тогда и покажет себя. И Петрухины слова насчет челюсти непременно припомнит.

— Э-э-э… Можно рассчитывать на ваше содействие? — не отступал Марышкин.

«Как бы не так. Ищи помощников в другом месте!» — подумал отец Василий, но начальству ответил смиренно:

— Проповедь утверждает в вере. На пути правды жизнь и на стезе ее нет смерти.

Во дворе, раскатисто проскрежетав проволокой, взвыли псы.

— Кто-то пришел, — сказала тяжело поднимаясь с табуретки, Агафья Марковна.

Юнкер потянулся к окну и увидел стоявшего у калитки Груздя.

— Я к их благородию, — унтер подошел вплотную к палисаднику. Глухо стукнула о дерево шашка.

— Чего тебе? — через плечо юнкера спросил Марышкин.

— Завгородний доставлен на сборню, — по-молодецки щелкнув каблуками, ответил Груздь, который из кожи лез, чтобы выслужиться. К Марышкину по этому случаю можно было послать любого из нижних чинов, но унтер пошел сам. Не так просто загладить свою оплошность. Побег Петрухи Горбаня вызвал ярость у начальника милиции. Карябкина посадил на семь суток в каталажку, а унтера пощадил, учитывая его прежние заслуги. Теперь нужно во что бы то ни стало добиться похвалы от начальства. До тех пор не будет спокойной преданная законной власти и господину Марышкину душа унтера Груздя.