Анатолий Чмыхало - Половодье. Книга первая

— Сейчас буду, — сказал Марышкин, поднимаясь.

— Куда же вы? Еще гусятинки б отведали, — кинулась к печи Агафья Марковна.

— Э-э-э… Прошу прошения, господа. Дела, — начальник милиции широко развел руками. — Дела… Вот именно!

В пропахшем табаком и людским потом, неуютном помещении сборни его ожидали Роман и Мишка Жбанов. Десятский то и дело поглядывал в обсиженное мухами окно на площадь, откуда должен появиться Марышкин. Роман курил, размышляя о том, зачем он вдруг понадобился начальству. С документами у него все в порядке. Отпущен по ранению подчистую.

— Может, ты перепутал? А?

— Я тверезвый. Кого приказали, того и позвал, — ответил Мишка.

— Меня одного?

— Как есть одного.

— Может, насчет того, что побили меня? Не знаешь?

— Скажут, зачем нужен, — завидев Марышкина, десятский отряхнул пыль с пиджака, поправил картуз и встал у двери.

Когда начальник милиции вошел в комнату, Роман поднялся и встретил его по-военному, вытянувшись в струнку:

— Отставной, Завгородний Роман.

— Садись, Завгородний, — на ходу бросил Марышкин. — А вы можете быть свободны, — сказал он Груздю и десятскому.

Оставшись вдвоем с Романом, начальник не спеша закурил, прошелся раз, другой по комнате, словно хотел показать, как хорошо сидит на нем новый френч. Затем вытер платком пунцовую лысину и заговорил:

— Э-э-э… Насколько я наслышан, ты кавалер георгия? Так?

— Ага, — Роман следил за Марышкиным острым, настороженным взглядом.

— Вот именно! И как живешь, Завгородний?

— Слава богу. Не обижаюсь на житуху. Не хуже, чем другие.

— Так… А говорят, что ты напал на людей и они вынуждены были защищаться. Что скажешь на это?

— Я?.. Я напал? — Роман вскочил с лавки. — Неправда, все неправда, ваше благородие!

— Есть свидетели, что ты избивал объездчика Федора Быкова.

— Раз ударил.

— Вот видишь — ударил. И ударил первым. Так?

— Их же было трое. И все с оружием.

— Я спрашиваю: ты первым нанес удар Быкову?

— Я иначе не мог.

— Отвечай на вопрос, — в голосе Марышкина прозвучали жесткие нотки. — Первым?

— Ну, первым.

— Судить тебя будем, Завгородний!

— За что судить-то? — опешил Роман. — Мне голову проломили, и я же в ответе?

— За нападение на должностных лиц, коими являются объездчики Быков, Шугайлов. И, кроме того, едва не оказался жертвой насилия Андрей Кошелев.

Так вот кто третий! Отец угадал. Значит, ударил сын лесничего Андрюшка. Ну, погоди же!

— Э-э-э… Есть возможность помириться и, если простят тебя, решить дело, так сказать, полюбовно, — продолжал Марышкин.

— Лучше пусть судят, чем мировую с ними устраивать! — горячо проговорил Роман. — Разрешите идти?

— Да. Или… Впрочем, постой! Тебе надо знать, что совершенное преступление носит не совсем обычный характер. Это политическое преступление. Вот именно!

— Что? — Роман шагнул к столу, за которым, развалившись на лавке, сидел Марышкин.

— Ты напал на объездчиков по заданию шайки кустарей. Не так ли?

— Каких кустарей?

— Будто не знаешь! Да ты не волнуйся. Кури, — начальник милиции щелкнул портсигаром.

— Не хочу курить. Я, ваше благородие, ничего не могу сообразить. Кто-то понес напраслину на меня. Я не знаю никаких кустарей.

— Э-э-э… А двадцатого сего месяца где изволил быть?

— Двадцатого? Не помню. Дома был. Болел… — ответил Роман, силясь вспомнить, что произошло с ним в то время.

— Забыл? Хорошо… Я помогу твоей памяти. Именно в этот день случилась неприятность с одной из твоих знакомых.

Роман понял, на что намекает Марышкин. Говоря о связи с кустарями, он имеет в виду встречу с Марусей. Оказывается, за Романом была слежка. Не иначе.

— Вспомнил? — начальник милиции сверлил Завгороднего взглядом прищуренных, злобных глаз.

— Ходил на Кукуй.

— Зачем? — Марышкин насторожился, подобрался, как будто готовился к прыжку.

— Проведать Марусю Горбаневу. Мы росли вместе. Жили по соседству.

— К чему ты говоришь это? Я не спрашиваю, что заставило идти к Горбаню, а ты уже отвечаешь, оправдываешься. Так всегда поступают люди, чувствующие за собой вину.

— Ничего я тебе не скажу больше, ваше благородие, — насупив брови, твердо произнес Роман. — Я думал, что ты по-хорошему. А коли нет, так идите к чертовой матери! Все! Я только вернулся из госпиталя и ничего не знаю. Ничего! У меня еще руку саднит. Понял, ваше благородие?

— Э-э-э… Я арестую тебя, Завгородний. Я вынужден сделать это, — стараясь казаться спокойным, сказал Марышкин. — Вынужден!

— Твое дело, — тут только Роман заметил, что говорит начальству «ты». Заметил и не пожалел: пусть сажает гад в каталажку.

— Твой характер не делает чести кавалеру Георгия. Вот именно!

— Какой уж есть.

— Этот разговор мы как-нибудь продолжим. На досуге, — начальник милиции встал и вышел из-за стола. — Советую быть повежливее с представителями власти. А пока что… ты свободен.

Роман повернулся и, ни слова не говоря, вышел из сборни. У крыльца его поджидал брат.

— Ну, что? — с тревогой спросил Яков, когда они завернули в переулок.

— Сволочи они все. И объездчики, и Марышкин! Вот что!

Марышкин был крайне раздражен беседой с Романом. Но арестовывать Завгороднего не стал. Это сейчас не входило в планы начальника милиции. Наоборот, Роман должен быть на свободе. Драка с объездчиками — не такое уж преступление, чтобы арестовать георгиевского кавалера. Не в ней суть, тем более, что пострадал-то Завгородний. И пусть объездчики помогают властям в поимке кустарей; начальник милиции и не подумал бы трогать Романа, если бы не сообщение десятского Жбанова. Встреча Завгороднего с женой Горбаня не случайна. Милиция взяла в руки главную нитку и теперь размотает весь клубок. Кустари будут схвачены.

Для начала важно было прощупать Завгороднего. И это сделано. Марышкин теперь знает, как поступить. Он не станет горячиться, а расставит сети и немножко обождет. Только и всего. Дружба этого парня с кустарями будет доказана. И материал для доказательства даст сам Завгородний. Если он, действительно, является связным у кустарей, то они не сегодня, так завтра попытаются встретиться с кавалером георгия. И тогда — крышка и кустарям, и Завгороднему!

События последних дней сбили Романа с толку — нажить себе столько врагов, потерять Нюрку и не найти ничего взамен. Любка Солодова не захотела даже постоять у калитки. А он так просил ее, как никого прежде.

И еще было тяжело Роману оттого, что другую он забыл бы, а Любка стояла перед глазами, только теперь смеялась: дурень, и совсем ты не нужен мне. Если бы выбросить из головы Любку и не пустить ее в сердце! Но, может, она уже там? Нет, в сердце Романа лишь одна горечь Нюркиной измены. Стойкая и едкая, как сулема. И давит, и жжет эта отрава — не уйти от нее, а вырвать, так только с сердцем.