Анатолий Чмыхало - Половодье. Книга первая

— Да у меня вот… рука… хоть и снял с повязки, а не того… лечиться надо, — проговорил Роман, для которого предложение Ерина было неожиданным. Еще не доставало после трех лет службы снова путаться по селам. И чего ради он бросит дом, хозяйство, Любку?

— Я и забыл, что у тебя с рукой, — сказал Николай. — Ну, лечи, брат, лечи.

Роман зачем-то завернул рукав рубашки и показал еще не затянувшуюся рану. Потом направился дальше.

На кладбище, у свежей могилы, обложенной кирпичами, Завгороднему повстречался Горбань. Лицо у Петрухи было утомленное, осунувшееся. И только синие глаза задорно светились. Такого выражения глаз Роман никогда не замечал у Петрухи.

Горбань отозвал Романа в сторону, заговорил тихо, чтоб никто не слышал:

— Просьба к тебе есть. Раненого одного спрятать надо. Место мы нашли, да сейчас нельзя. Сам понимаешь…

— Известное дело.

— Запряжешь лошадь, как стемнеет, и — к ближнему ветряку. А мы скажем тебе, куда отвезти. Иначе не выживет он. Помрет, а парень — на все сто. Жалко парня.

Роману не хотелось ни во что ввязываться: и без того Марышкин тюрьмой грозит. Но отказать Петрухе он почему-то не смог.

— Согласен, — и мысленно выругал себя за то, что пришел на площадь.

Макар Артемьевич, как и следовало ожидать, забыл про баню. Роман заглянул в топку каменки и увидел там уже остывший пепел. Вода в котле была чуть теплая.

Отец казнил себя, отплевывался:

— Вот старый дурень! Заговорился с Гаврилой…

— Ты всегда такой. В одной поре, — ворчал Роман. — Положись на тебя — не рад будешь.

— Так, так, сынку. Нет на меня надежи. И чего это я рассусоливал с ним? А? Дурья башка.

— И то — правда.

— Что?.. Да пошел ты к чертовой матери вместе со своей баней! И никогда я топить ее вам не буду, хоть с грязи полопайтесь! Шабаш! Ишь, батрака нашли, — Макар Артемьевич сердито откашлялся и подался в завозню.

Роман снова развел в топке огонь. Пока шуровал поленья, задохнулся едким березовым дымом…

Вечер гас. На верхушках верб трепетали последние лучи заката. Ветер улегся, и над переулком, по которому только что прошло стадо, неподвижно висело бурое облако пыли.

С площади донеслись скрип телег и громкие выкрики. Заржали кони. Потом на минуту все стихло. И снова тишину прорезала команда:

— По под-во-дам!.. Знаменосец, впе-ред!

Красные уходили. Взбудоражив село, они оставляли его жизнь такою же, какою она была до их прихода: никого не потрогали, никого не защитили. Так иногда в жаркую погоду проносится по степи вихрь: налетит и умчится без следа.

Романа окликнул облокотившийся на заплот Трофим. Многозначительно показал головой в сторону площади.

— Видел?

— Ходил смотреть.

— Ну, и как? — Кожура нетерпеливо подался к Роману.

— Что — как?

— Отчаянные ребята, — сам себе ответил сосед. — Только ведь не устоят против власти. Слышал, будто за ними целое войско гонится. Потому и ночевать не стали.

— Побьют красных.

— Побьют, Рома, да не враз… Попробуй, возьми их. А я вот, знаешь, о чем подумал? Ежели всех фронтовиков собрать по Сибири — ох, и сила была бы! Никакая власть не устоит. И тогда, как хошь, так и живи. Сами хозяева, язви тебя…

— Ишь ты! А кто тебе хозяйствовать позволит? — сказал Роман, подходя к заплоту.

— В том-то и дело, что позволения просить не надо. Все мужики одинаковы. И чтобы мир поделил землю подушно и податей никому не платить… Так вот Гаврила толкует.

— Думаешь, по-гаврилиному и станется?

— Кто его знает! Всяко может быть.

— Фронтовикам без того война опостылела. Ты же не пошел с красными?

— Не пошел. А чего я пойду? На кого семью брошу?

— То-то и оно. И так все.

— Знамо, так, — согласился Трофим и, почесав затылок, направился прочь.

Предчувствие каких-то больших событий мучило Романа. Он, как и Кожура, и многие другие в селе, понимал, что разбушевавшийся в России огонь рано или поздно опалит Покровское. И тогда… А что будет тогда — никто не знал.

Косари приехали затемно. Домна первой пошла в баню. Яков с женой и отец сели ужинать. Момент для того чтобы уехать тайком, был самый подходящий.

Роман запряг Гнедка. Траву с телеги не сбросил. Это бы задержало его. Да и раненому на подстилке будет поудобнее. Раз уж пообещал Петрухе, надо делать.

Милиция прискачет в село, наверное, не скоро. И на этот счет нечего бояться. Лишь бы из односельчан никто не повстречался на улице.

Подъехав к ближнему ветряку, Роман заметил качнувшийся между кустов крапивы красноватый огонек папироски. Вот он вспыхнул поярче, раздался чей-то приглушенный голос, и к подводе подошел Никифор Зацепа.

— Тихо в селе? — спросил он, пожимая руку Романа.

— Пока все в порядке.

— Вот и хорошо. Помоги-ка положить хлопца. Да поосторожнее. В грудь его хватило.

Раненый лежал на земле вверх лицом и тяжело дышал. Рот широко открыт, словно человек зевнул и затем не в силах был сомкнуть запекшиеся губы. Когда его поднимали, он с благодарностью посмотрел на Романа. И не застонал ни разу. Только вытянулся от боли и крякнул.

— Поезжай! — хлопнул Завгороднего по плечу Никифор.

— А куда его? — недоуменно произнес Роман.

— Тебе Петруха не сказал разве?

— Нет…

— К бабке Лопатенчихе. Пока у нее будет. Смотри, Роман, никому… И своих предупреди, чтоб о твоей поездке — ни слова.

— Домашние ничего не знают.

— Это еще лучше. Езжай! — Никифор широко зашагал в сторону степи.

У огородов Роман остановил Гнедка. Прислушался. Село отходило ко сну. Лишь изредка где-нибудь взлаивала собака, да издалека доносилась грустная девичья песня о сиротинушке, отданной на чужую сторону. А вот на Пахаревской улице проскрипел журавель колодца.

Раненый заговорил. Или это показалось Роману? Может, надо чего бедняге?

— Что, браток? А?

— Звезды-то… ишь какие светлые. Красиво.

— Ага, — согласился Роман, обернувшись. В темноте нельзя было понять, бредит ли раненый или находится в сознании. Скорее всего бредит.

— Вот такие же звезды и у нас… Только небо не черное, а темно-синее. Бархатное.

— Где это? — Роман удивился, что раненый вдруг заговорил, бог знает о чем. Ему, может, и жить-то осталось всего ничего, а он о красоте толкует. Ну, и мужик!

— На Балтике. Ты не бывал, браток, в Кронштадте? Или в Питере?

— Не бывал. Да ты молчи, друг! Хуже эдак-то…

Около полуночи Роман сдал доверенного ему человека на руки бабке Лопатенчихе. Вместе с Гузырем внесли его в избу и уложили на деревянной кровати, накрытой стеганым одеялом.

— Флот-скай! — снимая с раненого тяжелые сапоги, определил дед. — Опять же флотские различие имеют. Есть батарейцы береговые. А, значится, те, что по морям плавают, поосанистее и похрабрей будут.