Анатолий Чмыхало - Половодье. Книга первая

— Хватит тебе, неугомоннай! — прицыкнула на деда Лопатенчиха. — Пусть отдыхает. Не шуми.

— На том свете, бабушка… отдыхать будем, — криво улыбнулся раненый.

— Да ты, паря, молодцом глядишь, забубенная голова! Эт разлюбезное дело, когда так… — снова заговорил Гузырь. — Звать-то как тебя?

— Проней. А больше Касатиком.

— Касатиком?

— Да. Братва так окрестила.

— Эт птичку зовут касатиком.

— И рыба есть. К-х! К-х! — закашлял матрос.

Роман попрощался. Дед проводил его за ворота, пригласил заходить, когда вздумается.

— Ты, Ромка — заноза-парень! Варначина, якорь тебя! Не обходи деда. Заглядывай… На рыбалку вместях пойдем.

— Ладно. Тебя, дедушка, не миную.

Дома Романа потеряли. Сперва думали, что на гульбище потихоньку удрал. А потом увидели, что и Гнедка нет с телегой, встревожились. Не пришла ли ему в голову дурость какая — о поездке ни словом не обмолвился, даже Якову не сказал.

Острее всех переживала Домна. Она набросила на голову платок и, как одержимая, кинулась по соседям. У всех спрашивала, не заприметили ли, куда поехал Роман. И везде слышала один ответ. Никто не видел Романа на подводе. Как сквозь землю провалился!

Едва сын подкатил к ограде, Домна напустилась на него:

— Чтоб ты пропал. Уж мараковали, что за красными увязался, черта твоей матери!

— Я тут в одно место… На Борисовку. Далеко пешком… — оправдывался он, раздеваясь.

Когда Роман подошел поближе к лампе, Яков заметил кровь на правом рукаве Романовой рубашки, переменился в лице и в упор спросил:

— Кого?

— Что?

— Кого убил, Ромка?

— Да ты с ума сошел, что ли! — вскипел брат.

— Посмотри на свой локоть!

Домна хватилась за сердце. Ойкнула. В изнеможении опустилась на кровать.

— Мама! — кинулся Роман к ней. — Вот честное слово!..

— Ты сдурел, Яков! Чего панику поднял? — Макар Артемьевич обжег глазами старшего сына.

— Да я ничего, — возразил Яков. — А что за беда? Ежели кого хлопнул из объездчиков, так только спасибо скажу.

— Кого? — повторила вопрос Домна.

— Якова! Его убью, чтоб не травил попусту!

Братья сошлись лицом к лицу. У Якова на висках вздулись синеватые змейки жил.

— Будет, Роман! У меня тож может не хватить терпежу. А если не виноват, так и отвечай. Мы своя семья, — с расстановкой проговорил он.

— Ну, вас всех! — махнул рукою Роман и кинулся в горницу.

— Ты не хоронись, коли мать спрашивает! — твердо произнесла уже овладевшая собой Домна.

— Малость подрался. Ударил одного пьяного… локтем по носу, — снова солгал Роман. — Вот и запачкал.

— Брешешь! — не отступалась мать.

— Да сами узнаете. Коли убил, хоронить понесут. Убийцу искать будут. А я прятаться не стану. Ничего плохого не сделал. — Роман опять вышел в переднюю и спокойно добавил: — И не трезвонь, Яков, насчет драки. Скажут еще: связался с пьянчугой.

— Нужен ты мне! — всердцах бросил брат.

Домна плохо спала в эту ночь.

К мясоедовскому дому подступились мужики. Расселись прямо на земле, в тени склонившейся до долу вербы. Представительный Никита Бондарь вызвал хозяина.

— Милости прошу! — накидывая на нос очки, проговорил с крыльца фельдшер.

— Нас много тут.

— Много? По какому, собственно, делу?

— С квартирантом твоим говорить желаим, — переминался с ноги на ногу Бондарь. — Учитель нас натакал сюда. Дескать, шибко ученый постоялец Семена Кузьмича.

— Хорошо. Я скажу. Однако Геннадий Евгеньевич сейчас обедает.

— А мы обождем, — многозначительно проговорил Никита.

— Обождем! — поддержали с улицы.

И в ту же минуту из полумрака сеней выступила плечистая фигура Рязанова. Постоялец был одет в светло-голубую толстовку с большими карманами. Добродушным любопытством светились глаза.

— Ко мне? — вопросительно изогнулись мохнатые брови.

— Потолковать бы надо…

В легкой усмешке дрогнули уголки рязановских губ. И недоверчивый Бондарь почувствовал вдруг расположение к этому чужому человеку.

— Мужики беспокойство оказывают. Темный мы народ. Ежели чего, так и невдомек, — объяснил Никита.

Геннадий Евгеньевич обошелся с покровчанами по-простому. Всем пожал руки. А потом тут же сел на траву, по-киргизски подобрав под себя ноги. Оказавшийся рядом с ним Ванька Бобров с удовольствием потянул ноздрями, отметил мысленно: помадой пахнет.

— Чем могу служить? — оглядывая мужиков, спросил Рязанов.

Бондарь, сощурив глаза, зачем-то погладил ладошкой вспотевшую лысину и начал степенно:

— Я, значит, лет тридцать как из Расеи. Слава богу, живу помаленьку. Да и другие так же. А вот, будем говорить, никто не надоумит. Ишь какие времена пошли нынче! Опять же, что ты есть за человек — не знаем. Ежели по делу кредитному или земскому, милости просим. А, может, учительствовать будешь?..

— Нет. Никакими делами я не занимаюсь. Просто приехал отдохнуть. Пожил немного у знакомых в Галчихе.

— У кого? Мы ить галчихинских того… всех знаем, — круто повернулся к Рязанову Захар Бобров.

— К Иконниковым заезжал.

— По духовной части, — понимающе кивнул головой дьякон Порфишка.

— Никак нет. Мы когда-то жили вместе с Сергеем в Томске.

— С Серегой? — ухмыльнулся Бондарь. — Ну, а вот насчет всего прочего, значит. Касательно красных. Эдак ить никогда порядка не будет. В Воскресенке сколько они солдат положили? А кто такие солдаты? То-то и оно. Сыновья наши — солдаты. Вот кто!

— Правильно! — оживился Рязанов. — Революция совершилась, а кровопролитие продолжается. И смысл этих трагических событий чужд крестьянству. Скажите, пожалуйста, чего вам надо?

— Как — чего? — поднялся и подошел к Рязанову Роман Завгородний.

— Земли?

— Есть земля. Сибирь не Россия, где вершками пашню меряют.

— Воли?

— Не мешало бы, — подбодрился Колька Делянкин.

— Плетки бы тебе хорошей, сукин сын! С протяжкой… — пробурчал, насупившись, Бондарь. — Знаем, поди, какой воли хочешь! Твоя воля с пронинским конокрадом гуляла, с ним и кончилась. Мир порешил твою волю.

— Не лезь, дядька, куда не след! — вскочил Делянкин. — Не с тобой разговор веду. Понял?!

— Погань вшивая, — сплюнул Бондарь.

Рязанов заговорил, и мужики притихли.

— А что? — сказал Геннадий Евгеньевич. — Парень прав… Именно воли не достает людям. Да! Большевизм одинаково опасен как слева, так и справа. В конечном счете, диктатура несет гибель России. Дела не меняет, чья диктатура.

— А ить, милок, ты больно по-складному. Ничего не возьмем в толк, — пожал плечами Захар Бобров. — Мы народ темный.

— Скажи лучше, как быть мужикам. К примеру, Омск добровольцев затребовал. Бумагу такую, предписанию староста получил. Сибирское правительство солдат набирает. Так послабление какое семьям добровольческим дадут? — спросил Бондарь.