Анатолий Чмыхало - Половодье. Книга первая

— Ночью заберем. Сейчас, поди, объездчикам не до нас. Им важней кустарей выловить, чем порубщиков, — проговорил Яков. — И ты, Рома, напрасно прихватил с собой наган.

— Кто? Я, что ли?

— Будто не вижу. А ну, покажи, что это у тебя в кармане! Вишь, как отдулся…

— Я на всякий случай, — как бы извиняясь, ответил Роман.

— Да не подумай, что мне нагана жалко. Носи на здоровье, только с разумом пускай в ход. Когда в самом деле невтерпеж. — И, немного помолчав, Яков добавил: — Чую, братенник, что отжили мы спокойно. Заваруха-то какая кругом идет!.. И Вспольск красные заняли. Поневоле за оружие схватишься. Все к тому клонится.

— Я вот возьму и махну к кустарям! — неожиданно для себя произнес Роман.

— Опять, Рома, горячишься.

— Надоело ждать, когда приедет Марышкин и увезет с собой. А он это сделает, раз я на подозрении. О политике мне говорил гад. Дескать, ты, Завгородний, с кустарями заодно. Что ж! Заодно, так заодно. И уж потом сочтемся!

— Вот беда — мало их, кустарей. А за Марышкина и объездчиков власть стоит. У нее войска — прорва!

— Если бы всем миром, всеми деревнями подняться! — повторил Роман слова Трофима Кожуры.

— Если бы да кабы… Не просто подняться. Много и таких найдется, что горло бы кустарям перервали, а ведь тоже мужики.

Дома Романа поджидал дед Гузырь. Он был в новых, пропитанных дегтем чоботах.

— Сам пошил, паря. До чего же ловкие! На удивление, — объяснил дед. — Будем говорить, сапог хромовый… Он фасонистый, со скрипом. А нога будто в кандалах. Неудобствие ей. Опять же чобот помягче и поподъемистей будет.

— Как живешь, дед? — спросил Роман.

— Какое наше житье! С кашлем вприкуску, с перхотой впритруску. Хотя и не так, чтобы, значится, совсем худо. Худо, паря, когда душу из человека вышибает. Вот то худо. А покедова она при месте, все — трын-трава.

— Верно, дед.

Гузырь отозвал Романа в сторону и зашептал:

— Родимец ты мой, Проня во Вспольск собирается. Оклемался и воевать хочет. К красным, значится, идет. За ним верные люди заехать должны. Так просил Проня, чтоб ты попрощаться пришел.

— Приду попозднее.

— Эх, забубенная ты голова, Романка! Забыл деда, — уже в полный голос затараторил Гузырь. — А я, паря, все один. Приходи, любо-дорого! А пока всему вашему семейству низко кланяемся! — и подался к себе огородами.

Днем копали картофель, а под вечер все домашние собрались за столом. Сумерничали. Каждый занимался своим делом. Домна готовила на завтра квашню. Яков, забросив ногу на ногу, полузгивал семечки, Варвара вышивала на полотенце красных петухов. А Макар Артемьевич ничего не делал.

Роман сидел у окна, подперев подбородок ладонью, и любовался закатом. Такой красоты он нигде больше не видел, как на родной стороне. Да и едва ли есть где на свете еще такие пышные, сочные закаты. Солнце садится за бор, окрашивая небо в золотистые тона. Как языки пламени, тучи вылизывают небесную синеву. Кажется, все горит вокруг. Ослепительным светом вспыхивают окна, буреют стены и крыши домов. Сказочными жар-птицами трепещут вербы.

Потом небо розовеет, наливается багрянцем, чтобы тут же вылинять и погаснуть. И тогда вступает в свои права ночь.

— Быть ветру. Закат шибко красен, — определил Роман.

— А то к тихой, ясной погоде, — отозвалась мать.

— Всякое может быть, — зевнул и потянулся Яков. — Зажигай, мама, лампу. Или ты, Варя. Все повеселее будет. А Рома нам книжку прочитает, «Историю государства Российского». Про царей да про князьев…

Книгу эту тоже привез Яков со службы. На красивый переплет позарился. И теперь, когда нечем было заняться, Романа усаживали за нее и все с интересом слушали. Книга была толстая. По всем расчетам, ее могло хватить до самой весны.

— Не хочется что-то, — ответил Роман.

— Почитай, Рома!

— После. Жарко у нас. Проветрюсь немного. — И он вышел на крыльцо. Сумрак сгущался. Уже поблескивали первые звезды.

Роман снял Полкана с цепи. Волкодав заметался по двору, несколько раз прыгнул на хозяина, стараясь лизнуть в лицо.

— Эх, ты, собачья душа твоя! — увернувшись от Полкана, проговорил Роман. И вдруг показалось, что его кто-то позвал.

— Кто это?

— Я, Роман Макарович. Я. Собралась идти к зам, да приметила, что ты сам вышел.

Роман узнал по голосу Марину.

— А что случилось?

— Люба к нам пришла. Тебя хочет видеть.

— Какая Люба?

— Известно, какая. Солодова. Да иди же! Иди!

Роман единым духом перемахнул через забор.

— Где она?

— Да вон. На подамбарнике.

Заметив Романа, Любка поднялась и шагнула к нему навстречу. В ее глазах стояли слезы. Руки резким рывком теребили угол платка.

— Люба!

Она доверчиво уткнулась пылающим лицом в его грудь. И зарыдала.

— Что с тобой, Люба? — Ее волнение вмиг передалось Роману. — Кто обидел, что ли?

— Помнишь, я говорила тебе… Сама, мол, приду. Из дому сбегу. Смеялась тогда. А вот и вправду пришла. Сватают меня. И сейчас еще пьют. За Гурьяна Толкачова сына, за Игната, что на Борисовке живут. Знаешь?

Роман хорошо знал Игната. До призыва в армию они были даже друзьями. Парень он не из последних, видный.

— Я пришла сказать. А уж ты решай. Сам решай.

— Чего решать-то? Пойдем к нам, Люба. Завтра же свадьбу сгуляем! Пойдем. — Он схватил ее за руку и увлек за собой.

— Постой! — Любка остановилась. — Со своими-то поговори.

— Чего говорить-то? Все уж давно обговорили.

— Одно дело, когда по закону-обычаю. А я сама от родителей сбежала. Иди! Я ждать буду. Не бойся. Никуда не уйду, пока слова твоего не услышу. А там уж…

Родные всполошились, увидев бледного, как стена, Романа. Он окинул всех диковатым взглядом и решительно подошел к Домне.

— Что с тобою, сынку?

— Мама, Любу Солодову просватали за Игната Толкачова.

— Сынку, сынку мой! Какой же ты несчастный! И я дура, дура. Ой, какая ж я дура!

— Она, мама, ушла из дому. Она у Марины.

— Зови ее, зови. Дочерью родной она мне станет. И никому я ее не отдам!

— Зови, Рома! — радостно вскричал Яков. — И точка! Твоя она! А полезет кто — по зубам получит! Подожди! И я с тобой!

На руках принесли братья Любку. Скупая на ласки, Домна бросилась к ней и крепко прижала к сердцу. А Макар Артемьевич смотрел на них, ухватившись рукой за бороду, и нервно вздрагивал.

— Теперь давайте обсудим, как нам быть, — сказал Яков, когда волнение несколько улеглось. — Люба — молодец, что пришла. Пусть у нас и живет. Это ясно. С Толкачовыми тоже короток разговор. Надо как-то уломать Свирида Ананьевича. Вот в чем загвоздка.

— И маму, — подсказала Любка. Она сидела на лавке рядом с Романом и Домной, облокотившись на подоконник и опустив глаза. Лицо ее все так же горело. Тяжело колыхалась грудь, как будто Любке не хватало воздуха в этой просторной, но чужой избе.