Анатолий Чмыхало - Половодье. Книга первая

Всего секунду продолжалась страшная тишина. И снова вскрик, еще более жуткий, нечеловеческий. Четыре кровавых рубца легли на теле. И снова удар, и еще, и еще…

Черный, как земля, Митрофашка на четвереньках боком отполз к крыльцу и замер, упершись головой в холодную тесину. Его изорванная в клочья спина была хорошо видна людям, которые не сводили с нее глаз, остекляневших от ужаса.

А Домна, как завороженная, смотрела на двери сборни. Она беспокоилась за Романа. Правда, на рассвете он вместе с Гаврилой ушел на заимки. И потом никто не видел его арестованным. Но случиться могло всякое…

Однако никого больше не вывели оттуда. Мансуров о чем-то посовещался с прапорщиком, и атаманцы начали считать. У церкви Антон Бондарь и незнакомый бледнолицый верзила выводили из шеренги каждого десятого. Первым повели к скамье Ванькиного отца, Боброва Фому. Как его пороли, Домна не знает. Она, как и другие, смотрела только на приближавшихся к ней атаманцев.

— Девять… десять!.. — ткнул пальцем в грудь Домны бледнолицый. — Выходи!

Домна не шелохнулась. Лишь крепко, до боли в ладонях, сжались ее кулаки. Будь, что будет, а она не стерпит позора! Лучше помереть вот тут! Сразу!

— Ошибся, Каланча! — тронул верзилу за рукав Антон. — Считать не умеешь. Вот кто… десятый! — зло прищурив глаз, он показал на отца.

— Я двенадцатай… Двенадцатай! — захрипел Никита Бондарь.

— Бери его! — крикнул Антон. Двое атаманцев подхватили и поволокли Никиту к скамье.

— Господин поручик!.. Господин поручик!.. Я двенадцатай!.. Пересчитать можно! Двенадца-а-атай! — истошно вопил он.

— Двенадцатому всыпьте покрепче! — скривив губы в улыбке, сказал Мансуров.

Бондаря пороли особым способом: с потягом. После первых же ударов он затих, а когда пришел в себя под забором, выплюнул еще два зуба.

В шеренге у народного дома одной из десятых оказалась беременная жена Семена Волошенко, Алена. Но едва ее, сразу обессилевшую, схватили казаки за руки, как рядом вырос дед Гузырь.

— Я, значится, тута стоял. По нужде отлучался, забубенная голова. Меня пороть надобно, якорь его, — сказал он, снимая штаны.

— Брешешь, дед! Ты был вон где, — возразил атаманец.

— Померещилось тебе эдаким манером. Кого хошь спроси. Тута стоял!

— Брешешь, дед!

— Да тебе чего жалеть-то старого дурака? Хочется ему шомполов, пусть попробует, — проговорил другой казак.

— Мне не шибко хочется, а, значится, я за правду-матку стою, якорь ее.

От Алены отступились. А Гузырь прошествовал до скамьи без штанов, на потеху атаманцам. Били его без жалости. Дед извивался ужом, обрывая о скамью ногти. Однако получив столько же ударов, как и другие, он сам поднялся на ноги. Отлеживаться ушел в ближний палисадник.

— Родитель мой, царствие ему небесное, вроде как покрепчее порол, — сказал Гузырь хлопотавшей над ним бабке Лопатенчихе, еле двигая посиневшими губами.

На площади до поздна шла расправа.

Через неделю после покрова выпал снег. С вечера подморозило, и к утру налетел на село буран, который буйствовал до сумерек. Потом буран утих, а снегопад продолжался еще сутки. И опять ударил мороз.

— По всем приметам быть холодной зиме. Журавли-то давно уж отлетели, — заметил Макар Артемьевич, наблюдая, как Роман расчищал дорожку к пригону. — Только этот снег стает. Рано ему уходить в зиму.

— Продержится, — возразил Роман. — По колена выпал. Да и лег-то на мерзлую землю.

На морозце дышалось легко. Работа спорилась. Снежная траншея, изогнувшись у колодца, уходила все дальше. Когда Роман отдыхал, опершись на черешок деревянной лопаты, то чувствовал, как тело наливается свежими силами.

Это же ощущение бодрости радовало и Макара Артемьевича. Будто в молодости, захотелось подурачиться. Он слепил снежок и запустил его в Полкана. Промазал. Кобель бросился за снежком, прозвенев цепью. Вильнул хвостом, пряча от яркого света слезящиеся глаза. И залаял.

Макар Артемьевич удовлетворенно разгладил бороду и стянул потуже опояску на полушубке. Расхрабрился:

— А ну, сынок! Давай-ка поборемся!

Роман с усмешкой взглянул на отца, воткнул в сугроб лопату. Схватились. Клочьями полетел снег в стороны. Радостно запрыгал Полкан, приседая на задние лапы. Из дома в одной рубашке выскочил Яков. Разбросал борцов.

— Ромка, давай-ка Яшу отделаем! — задиристо крикнул Макар Артемьевич.

И вдвоем насели на Якова. Свалили, напихали в штаны и за пазуху снега. Рассмеялись.

Вернулась со сборни Домна. Ходила платить подати. Увидела мужиков и, поднимаясь на крыльцо, крикнула:

— Будет вам беситься!.. В хату заходите. Поговорить надо!

Голос у Домны встревоженный. Наверное, прослышала что-нибудь недоброе.

После того, как карательный отряд ушел из села, Яков и Роман жили дома. Первое время старались не показываться людям на глаза, затем осмелели. Решили, что теперь уж никого, кроме кустарей, ловить не станут. Не одни Завгородние записались в дружину. На защиту Покровского выходило не меньше четырехсот человек, и все они спокойно занимаются своими делами. Да что и говорить! Дезертирские семьи и то пока что не трогают. Разбрелась призывная молодежь по степи и бору. Днем поблизости села ходят, а ночуют по хлевам да сараям.

Может, силенки у милиции мало или какая другая причина. Марышкин опасается подолгу гостить в Покровском. Заскочит в село, узнает новости — и дальше. Прежде бы фронтовики на смех его подняли, а сейчас покосятся угрюмо да почешут затылки. Научили атаманцы, как бунтовать.

Домна рассказала о своем разговоре с писарем. Отозвав ее в сторону, Митрофашка шепнул, что начальник милиции спрашивал о Романе: куда, мол, ходит, с кем дружбу ведет, да не скрывают ли Завгородние от властей какое оружие.

— Он давно уж караулит меня, — махнул рукой Роман. — Из-за объездчиков. Их сам черт лыком связал.

— Уехать тебе надо, — присоветовала мать.

— Куда я поеду?

— Убегай, Рома.

— Нет, мама. И так надоело скитаться по чужой стороне. Да и Любу не брошу. Опять откладывать свадьбу, что ли?

Наступило молчание. Все обдумывали, что делать.

— Мама права. Тебе надо уехать, Рома. Хотя бы на неделю — другую. Скажем всем, что руку лечить отправился, — проговорил, наконец, Яков.

— И пойдут сплетни, дескать, струсил. Скрылся, — недовольно буркнул Макар Артемьевич. — Дома сиди!

Домна поднялась на мужа:

— Дурень! Как есть дурень! Не слушай его, сынку. Как говорит Яков, так и сделаем. Товарищество за машинами во Вспольск посылает. Поедешь и ты. А за Любку не бойся. Ничего с ней не станется.

Роман уступил матери и брату: согласился сходить с обозом в город. Это займет не больше десятка дней, а дома будут готовиться к свадьбе.

— И все стихнет, забудется, пока ездишь.